Этнографические записки в Израиле. Часть 3 (Александр Этерман)
Вопрос о том, на какие средства будут жить пожилые иммигранты, не успевшие (или, быть может, не сумевшие) заработать пенсию в Израиле, не менее сложен, однако у него совершенно иная природа. Разумеется, для того чтобы разработать рациональную концепцию решения пенсионной проблемы, нам заведомо недостаточно имеющейся статистической информации. Однако в этом случае нет необходимости философствовать — крайне пессимистический диагноз пенсионного настоящего и будущего русскоязычной общины Израиля очевиден. Действительно, ни для кого не секрет, что иммигрантам из бедных стран, приехавшим в Израиль без существенных накоплений и активов, приходится все начинать практически с нуля. Если иммигранты приезжают в пенсионном возрасте или около того, они не могут рассчитывать ни на что, кроме государственной или иной социальной помощи. Если в начале израильской жизни возраст иммигрантов старше 45 лет, у них плохие (хотя и не нулевые) шансы продвинуться по профессиональной лестнице и заработать ощутимую пенсию — в большинстве случаев она для них слишком дорога. Следовало бы рассмотреть последнее утверждение более детально, но данная статья — неподходящее для этого место. Ограничусь поэтому демонстрацией без доказательства «правила буравчика», простой эмпирической формулы, позволяющей оценить серьезность проблемы.
Как известно, цена денег постоянно меняется. Иногда можно получить долгосрочную, «привязанную» к инфляции ссуду под 3,5% годовых, иногда — под 7%. Однако обычно действует следующее весьма приблизительное правило: возврат недорогой долгосрочной (примерно двадцатилетней) ссуды составляет плюс-минус 70—80 шекелей в месяц на каждые 10 тысяч шекелей ее первоначального размера. Это означает, что ежемесячный возврат 2100-2400 шекелей покрывает 300 тысяч шекелей долгосрочной ссуды. С определенной, впрочем, приемлемой точностью можно утверждать и обратное: 300 тысяч шекелей наличными несложно превратить в двадцатилетнюю ренту размером в 2000-2200 шекелей в месяц, имеющую определенную страховую составляющую. Можно сказать, что для человека, достигшего пенсионного возраста, это пожизненная рента, она же — пенсия. Точно так же назовет ее и финансовая структура, занимающаяся подобным бизнесом. Пренебрежем в данном случае всевозможными деталями. Сказанного вполне достаточно, чтобы определить масштаб явления.
Сходный результат можно получить и иным, еще более красноречивым способом. Старое уравнение, определявшее жизнедеятельность пенсионных фондов, гласило, что, отчисляя примерно 15% от зарплаты брутто (включая выплаты работодателя, выходящие за ее рамки), можно нарастить пенсию на 2% в год от этого брутто; это означает, к примеру, что за 20 лет таких непрерывных отчислений накапливается пенсия величиной 40% от зарплаты; к примеру, если зарплата была равна 5 тысячам шекелей, пенсия составит 2 тысячи. Иными словами, отчисляя 750 шекелей в месяц (практически чуть больше), мы получаем через 20 лет ежемесячную ренту в 2000 шекелей. Наши номинальные отчисления в таком случае составят 9 тысяч в год или 180 тысяч за двадцать лет; сложные проценты превратят их в плюс-минус 300 тысяч шекелей, что и требовалось доказать.
Итак, для того чтобы накопить пенсию в 2000 шекелей (брутто), нужно в течение 20 лет отчислять примерно 750 шекелей в месяц. Немалый расход для человека, зарабатывающего скромные 5 тысяч шекелей, из которых эту сумму регулярно отчисляют — если зарплата включает так называемые социальные условия. Если таковых нет и бремя накопительной программы ложится только на работника, ноша становится почти неподъемной.
Тем более что ему обычно приходится в эти же годы выплачивать ссуды, взятые при покупке квартиры. Следует иметь в виду, что член группы «45+» почти всегда не успевает выплатить ссуды до наступления пенсионного возраста, так что «квартирный вопрос» продолжает преследовать его и в старости. Однако и это еще не все. При нынешнем законодательстве непонятно, зачем с огромным трудом ежемесячно откладывать часть заработка, чтобы получать в будущем пенсию в 2 тысячи шекелей, если она отнимает у пенсионера право на полную социальную надбавку к пособию по старости? Действующее законодательство разрешает получать пенсию в размере лишь до 950 шекелей без снижения надбавки- таким образом, значительная часть тяжко накопленной пенсии становится бессмысленной. К этому следует добавить, что суммы В 2 тысячи шекелей, даже в придачу к социальному пособию в большинстве случаев недостаточно, чтобы довести доходы пожилого иммигранта (как и большинства израильтян) до удовлетворительного уровня. Более высокая пенсия, с которой, между прочим, нужно платить налоги, в большинстве интересующих нас случаев представляется совершенно недостижимой, ибо автоматически предполагает пропорционально более высокие отчисления.
Разумеется, эта модель далеко не полна. Например, не все пенсионеры получают социальную надбавку — достаточно иметь машину или иные активы, чтобы лишиться надбавки, и тогда накопление пенсии становится хотя бы отчасти имеющим смысл Но ведь и наши рассуждения относятся не ко всем немолодым иммигрантам, а лишь к тем (увы, их большинство), кто не сумел сделать в Израиле профессиональную карьеру; очень немногие из них имеют машину в пенсионном возрасте.
Прежде чем решить, с какой стороны начать анализ этой проблемы, подчеркну: ее корень даже не в бесспорно трудном положении иммигрантов, а в совершенно неприемлемом подходе государства к пенсионной проблематике, которая лишь усугубляется иммигрантскими проблемами. В Израиле, в отличие от всех без исключения западных стран, базисное пособие по старости ничтожно: этот печальный мировой рекорд составляет 16% от средней зарплаты. Если бы пособие было хотя бы вдвое выше, скажем 32%, что ниже среднего уровня в развитых странах, ситуация намного упростилась бы. Кроме того, едва ли не 40% коренных израильтян (разумеется, этот показатель — «средняя температура по больнице», следовало бы уточнить о каких возрастных слоях, а то и поколениях идет речь) вообще не имеют пенсии. Более или менее приличную пенсию, превышающую 5-6 тысяч шекелей в месяц, получает сугубое меньшинство граждан страны. Это, кстати, существенно меньше средней зарплаты тогда как в некоторых развитых странах обычное пособие по старости ей равняется. В этой ситуации следует задаться важнейшим вопросом: должен ли пакет предложений, относящийся к иммигрантам, решать, пусть отчасти, общеизраильскую пенсионную проблему и распространяться на неимущих коренных израильтян? Иначе говоря, можем ли мы требовать для иммигрантов долгосрочных пенсионных льгот, не распространяющихся на прочих израильтян, находящихся в таком же материальном по- ложении9
Ответ на этот вопрос вовсе не сам собой разумеется. На первый взгляд, неэтично и бессмысленно требовать для нуждающихся иммигрантов того, что не причитается остальным нуждающимся гражданам страны. Однако следует учесть, что большинство израильтян, не заработавших пенсию за сорок и более лет трудовой деятельности (тому, кто располагает десятилетиями, это гораздо проще, ибо он может, при прочих равных условиях, откладывать намного меньше), отчасти сами повинны в своем трудном положении, чего нельзя сказать об иммигрантах. С другой стороны, этот упрек можно адресовать далеко не всем: имеется немало так называемых социальных случаев — больных и инвалидов людей, потерпевших экономическую или семейную катастрофу. В этом переплетении судеб и проблем непросто, а то и невозможно полностью разобраться; бюрократии это наверняка не по силам. Несомненно поэтому, что далеко не все пенсионные требования должны иметь секторальный характер, однако полностью отвергать идею помощи иммигрантам как таковым все же не следует; другое дело — пока что не ясно, каким именно образом ее целесообразно построить.
Далее возникает второй важный вопрос: насколько правомерно перекладывать всю ответственность за дополнительное — сверх универсальных пособий и надбавок — пенсионное обеспечение иммигрантов на государство? Например, должно ли государство автоматически помогать пожилым иммигрантам, у которых есть состоятельные дети? Быть может, условием предоставления дополнительной помощи нуждающимся должно быть участие в ней обеспеченных родственников? Вероятно, русскоязычной общине следовало бы и самой предпринять какие-то действия в этом направлении, например, создать фонд помощи нуждающимся старикам, который мог бы получить поддержку других структур, в том числе государственных. И еще: предположим, что мы в состоянии побудить государство принять соответствующие меры. Должны ли эти меры быть постоянными, то есть ориентированными на неопределенное будущее и, соответственно, на все юридически возможные случаи жизни? Или они могут быть мерами ад Нос, ориентированными прежде всего на настоящее, то есть на помощь уже приехавшим иммигрантам и/или тем, кто приедет при сходных обстоятельствах в ближайшие годы? В последнем случае речь идет не столько о законе — хотя без регулирующих актов тут не обойтись, — сколько о выделении конкретной, хотя ни в коем случае не единоразовой суммы в пользу иммигрантов, находящихся в Израиле, или тех, кто приедет, скажем, в ближайшие пять лет, — потом будет видно. Следует иметь в виду, что государство не сможет, да и не захочет в законодательном порядке дискриминировать иммигрантов — выходцев из США и Европы, не успевших разбогатеть; разумеется, у них могут оказаться за границей не только состоятельные дети, но и другие не бедные родственники, но за этим уже не уследишь. Впрочем, некоторые израильские кибуцы, по сей день требующие от своих новых членов обобществления имущества и перечисления всех доходов в кассу кибуца, также не слишком тщательно проверяют, что осталось у новых коллег «снаружи». Тривиальное следствие — невозможно требовать от предлагаемого решения абсолютной справедливости, которая основана на теоретически недостижимой полноте информации, разумнее ограничиться пределами, установленными обычным здравым смыслом. Стало быть, нам еще предстоит освоить нелегкую роль — роль социальных прагматиков.
Для того чтобы хоть в какой-то степени оптимизировать решение проблемы, необходимо прежде всего оценить ее объем. О каком количестве людей мы говорим? Сколько времени их придется поддерживать? О какой сумме идет речь? Следует иметь в виду и скалярный аспект проблемы: согласно либеральным экономическим теориям, с некоторыми упрощениями ее можно свести к сумме, которую потребует наиболее рисковая страховая компания, чтобы решить проблему в соответствии с указанными нами параметрами. К сожалению, эта сумма оказывается настолько большой, а задача настолько сложной, что едва ли удастся переложить на частный сектор даже техническую реализацию пока не найденного решения; о том, чтобы построить его модель в ходе реального или воображаемого тендера, не стоит и мечтать.
Последняя волна «большой алии» была, как известно, немолодой: средний возраст иммигрантов превышал возраст населения развитых стран (35—40 лет), не говоря о развивающихся странах, где население существенно моложе. Средний возраст русскоязычной общины (лучше сказать — средний возраст иммигрантов) в момент приезда в Израиль был не менее 45 лет. Возможно, поэтому и появилось требование поддержать в пенсионном плане именно иммигрантов возрастной группы «45+», то есть приехавших в возрасте 45 лет и старше. Разумеется, любое среднее арифметическое не является точной медианой (линией, разделяющей исследуемую группу пополам), но в данном случае средний возраст и медиана, несомненно, близки. Стало быть, группа «45+» составляет — вернее, составляла — около половины русскоязычной общины, примерно полмиллиона человек! Одновременно верно и другое: для большей части группы «45+» почти все наши (пока еще не разработанные) финансовые предложения, направленные на увеличение пенсионных накоплений — в отличие от всевозможных благотворительных, общинных и прочих социальных мер, не говоря уже о прямом повышении размера пенсий, — запоздали. В самом деле, основная масса иммигрантов (более половины) приехала в 1989—1993 годах, следовательно, уже сейчас средний возраст этой компактной группы — около 60 лет, а то и выше. Можно сделать и более сильное утверждение: все те, кто входит в группу «45+» и приехал до 1992 года, уже разменяли или вот-вот (уж наверняка раньше, чем удастся им помочь) разменяют 60 лет. Более того, если возрастная медиана группы «45+», приехавшей в первые годы «большой алии», составляла, допустим, 60 лет, сегодня она не переходит за 75 лишь потому, что некоторые пожилые иммигранты уже навсегда нас оставили.
По существу, даже если мы адресуемся исключительно к группе «45+», перед нами стоят две совершенно различные проблемы. Первая из них — это проблема людей, которым сегодня за 60 лет; это подавляющее большинство в группе, около 70% из них уже на пенсии, остальные работают, но едва ли в оставшиеся годы им существенно помогут льготные пенсионные программы, особенно если вспомнить о женщинах, пенсионный возраст которых сегодня составляет не то 62, не то 64 года, — формально этот вопрос еще не решен. Вторая — это проблема иммигрантов из группы «45+», которые сегодня моложе 60 лет: этой меньшей группе можно попытаться помочь деловыми, а не только благотворительными способами. Людей моложе 55 лет в группе «45+», увы, совсем мало. Следует иметь в виду, что чрезвычайная медлительность борьбы за интересы группы «45+» уже через несколько лет приведет к тому, что вся ее деловая — не благотворительная — составляющая будет адресована не «большой алие» 90-х, а лишь небольшой группе иммигрантов начала нынешнего века и будущим иммигрантам. Вряд ли они будут нуждаться именно в такой помощи — ведь времена меняются. И еще: уже сегодня налицо потенциальное столкновение интересов между иммигрантами, принадлежащими к разным возрастным группам; как только дело дойдет до разработки реальных мер, это противоречие активно проявится; следует иметь это в виду с самого начала.
