Этнографические записки в Израиле. Часть 4 (Александр Этерман)
Прежде мне неоднократно приходилось оценивать финансовую составляющую пенсионной проблемы возрастной группы «45+». Попробую сделать это еще раз.
Исходная величина этой группы — почти 500 тысяч человек, из которых более 100 тысяч в пенсии, увы, уже не нуждаются. Проведем короткое и чрезвычайно грубое оценочное рассуждение. Если предположить, что русскоязычная община составляет миллион человек, возраст которых равномерно распределяется по шкале от нуля до восьмидесяти лет (это немного противоречит утверждению, что средний возраст иммигрантов на момент приезда — 45 лет, но мы пренебрежем этим обстоятельством), «годовой слой» составляет 12 тысяч человек. Формально предположим, что ни один иммигрант не умирает, не дожив до 80 лет, и не доживает до 81 года, иными словами, за год умирает один «годовой слой», то есть те же 12 тысяч человек. Остается оценить продолжительность действия этой модели смертности; поскольку, как уже упоминалось выше, основная масса иммигрантов приехала в 1989—1993 годах, она действует не менее десяти лет. Предположим, что до настоящего времени умерли 120 тысяч иммигрантов; в таком случае в группе «45+» остается 380 тысяч человек. По очень грубым оценкам, которые я не стану здесь обосновывать ради экономии места, примерно 190 тысяч из них уже на пенсии и еще около 90 тысяч достигли 60 лет; назовем эту группу завершающей свою трудовую карьеру. Следовательно, около 100 тысяч иммигрантов из группы «45+» моложе 60 лет и все еще активно работают, правда, лишь немногие из них моложе 55 лет.
Теперь несколько слов о работающих членах группы «45+», численность которых равна примерно 190 тысячам человек. Предположим, что новая дополнительная дотация брутто на каждого из них составит 1000 шекелей (всего 1000!) в каждый месяц их пенсионного возраста. В рамках нашей модели — с учетом разного пенсионного возраста для мужчин и женщин — речь идет примерно о 15 годах дотации (или чуть больше), скажем, о 180 месяцах. В денежном выражении это 180 тысяч шекелей на человека, а всего — 34,2 миллиарда шекелей; допустим, что в капитализированном виде эта сумма сожмется до 120 тысяч шекелей на человека; значит, всего потребуется 22,8 миллиарда шекелей. Разумеется, нет необходимости отчислять эту сумму немедленно, но и тянуть с этим невозможно — иначе «поплывет» капитализационная экономия. Примем, что ее надо отчислить или собрать в течение пяти лет — или (альтернатива) отчислять номинальные 2,28 миллиарда в год.
Если предположить, что нынешние пенсионеры получат ту же надбавку, им придется выплачивать ежегодно еще 2,28 миллиарда; эта сумма будет уменьшаться (увы, довольно быстро) по мере естественной убыли пожилых иммигрантов.
Итого — требуются миллиарды, которые еще предстоит правильно сосчитать.
Напомню, речь идет всего лишь о добавке в одну тысячу шекелей в месяц, которую надо еще увязать с действующим законодательством, чтобы она ни с чем не «сократилась»; мы даже не пытались распространить ее на неимущих коренных израильтян — это удвоило бы необходимую сумму. Правда, мы не учли экономию, обусловленную тем, что обеспеченные иммигранты не получат добавку, но подозреваю, эта экономия невелика.
Первое, что следует сделать, если всерьез заняться пенсионной проблемой возрастной группы иммигрантов «45+», это избавиться от грубых моделей, вроде предложенной выше, и составить точную карту возрастных групп русскоязычной общины, включая, насколько возможно, перекрестные данные о детях и других родственниках. Эта карта должна обеспечить нас точными цифрами, позволяющими рассчитать любую дотационную модель. Исследователь должен знать, сколько иммигрантов всех возрастных категорий приехали в любом году; сколько и в каком возрасте умерли. Имея эти данные, несложно подготовить компьютерную программу — аппликацию к какой-либо базе данных, которая вскроет все необходимые разрезы, в том числе проекции на будущее.
Разумеется, это только начало, следующий этап — глубокое (впрочем, нас интересует лишь функциональная, а не юридическая или историческая сторона дела) штудирование социального, прежде всего пенсионного, законодательства Израиля и ряда других стран, а также сопутствующих областей знания, релевантных для данной проблемы. Параллельно следует изучить практическую пенсионную проблематику Израиля, включая систему пособий и дотаций, деятельность Института национального страхования (Битуах Леуми) и характер использования его многомиллиардных страховых активов. Следует также проанализировать релевантные детали недавней реформы финансового рынка, обстоятельства, связанные с жизнью и статусом миллионов израильтян, прежде всего пожилых людей, не имеющих иных доходов, кроме пособия по старости, а заодно и более молодых людей, не имеющих пенсионных программ или имеющих лишь символические накопления. Необходимо построить рациональный социальный прогноз пенсионного будущего для всего населения Израиля и, кроме того, выяснить, до какой степени неимущие израильтяне рассчитывают в старости на помощь родственников или иные негосударственные источники.
Лишь после этого можно попытаться разработать серьезные, аргументированные, выдерживающие критику предложения по решению пенсионной проблемы иммигрантов возрастной группы «45+», предусматривающие также хотя бы частичное решение общеизраильских проблем пенсионного обеспечения. Эти предложения должны опираться на четкие социологические модели, соответствовать жестким временным рамкам и лоббироваться в реальном времени — значительная отсрочка, как мы видели, сделает их почти бессмысленными. Грубые расчеты показывают, что уже к 2010 году демографическая картина столь сильно изменится, что потребует несколько иных решений, а в 2015 году ее уже не следует ставить в нынешнем виде — в группе «45+» останутся лишь пенсионеры. Бюрократическое отношение к делу может легко его погубить — впрочем, как и попытка неквалифицированного, бессистемного подхода. Значительная часть стареющей русскоязычной общины Израиля не может ждать еще десять лет.
В связи с изложенным я уже не раз предлагал объявить пенсионную проблему возрастной группы иммигрантов «45+» серьезным исследовательским проектом, который следует обеспечить финансированием в жестких временных рамках. Для этого необходимо объединить усилия всех, кто занимается этой проблемой, хотя бы в техническом или организационном плане. Пока что воз и ныне там.
В заключение я вынужден еще раз повторить, что русскоязычная часть Израиля — это неэргодический, принципиально неустойчивый социум, который живет по иным временным законам, чем общеизраильский или, скажем, японский и др. Из этого следует простой, но важный вывод: стандартный диахронический метод, механически сравнивающий параметры русскоязычной общины сегодня и, например, десять лет назад и устанавливающий «ухудшение» или «улучшение» по тем или иным показателям в сравнении с реалиями десятилетней давности, некорректен, более того, часто не имеет смысла. Даже если предположить, что израильское общество изменилось за это время незначительно, — не совсем корректное, но иногда рациональное приближение к действительности, — русскоязычная община заведомо изменилась, более того, реструктурировалась, трансформировалась до неузнаваемости. Поэтому стандартные социологические расчеты к ней неприменимы, а то и просто безадресны — из-за низкой релевантности или бессрочного выбытия адресата. Они адресованы прошлому, а лечить нужно настоящее ради будущего.
