Еврейский анекдот в новейшее время

Если еврейский анекдот по-прежнему редко позволяет себе богохульство, то в последнее время он все же отваживается на критику как отдельных религиозных установок, так и об­щего миропорядка. В нем по-прежнему высмеиваются глу­пец и самоуверенный невежда. Но теперь насмешке подвер­гается и мудрый высокообразованный раввин, который требует от простого ремесленника или шинкаря знания хи­троумных религиозных законов; насмешке подвергается и сам схоластический закон, который все чаще воспринима­ется как обременительный, ненужный балласт.

По-прежнему высмеиваются не способный выйти за пределы талмудической премудрости ученый и не всегда достаточно образованный меламед, учитель низшей ступе­ни в религиозной школе. Но в то же время высмеивается и сам многовековой обычай посылать мальчиков, в самом нежном возрасте, в школу, где их заставляют учить иврит прямо по библейскому тексту и уже лет с восьми разби­раться в сложнейших, к тому же написанных на арамей­ском языке, положениях Талмуда. В самом деле, со сторо­ны очень трудно представить, как может целая этническая группа — а таковой были евреи Восточной Европы пример­но до рубежа XIX и XX веков — иметь в своем составе мно­жество людей, которые с точки зрения схоластической под­готовки не побоятся сравнения с понаторевшими в Библии доцентами высшей теологической школы.

При этом не следует забывать, что оба языка древней еврейской культуры, иврит и арамейский, чаще всего писа­лись без гласных и без знаков препинания. В талмудичес­ком тексте вы никогда с уверенностью не можете сказать, начинается предложение или заканчивается, является оно утвердительным, отрицательным, вопросительным или восклицательным. Кроме того, Талмуд, который обретал свою форму на протяжении тысячи лет (пятьсот лет до нашей эры и пятьсот лет после), состоит из мнений и сен­тенций, принадлежавших сотням ученых мужей. Несоот­ветствия, противоречия, наличествовавшие в текстах, и в последующем не были устранены, предписания и правила не были сведены в строгую систему.

Если к тому же принять во внимание, что к Талмуду примыкает огромное число раввинских трактатов, о чем в Восточной Европе хорошо знали не только раввины, но и многие торговцы, то более понятной станет та духовная изощренность, которая в немалой степени способствовала расцвету еврейского остроумия. В то же время более понят­ным станет и то обстоятельство, что остроумие, которому изучение Талмуда в формальном отношении принесло не­малую пользу, весьма интенсивно стремилось отойти, дис­танцироваться от этого обременительного груза в том, что касается содержания остроты.

По-прежнему существуют анекдоты о дураках, но срав­нительно с прежними временами их становится существен­но меньше. Из Средневековья дошли до наших дней без­обидные шутки о жителях Хелма, польского городка, расположенного недалеко от Лодзи и в еврейском фольк­лоре играющего ту же роль, что в болгарском — Габрово. Правда, эти простодушные шутки теперь доставляют удо­вольствие разве что совсем уж простым людям.

Популярностью пользуются анекдоты, героями кото­рых выступают легендарные шутники: Гершеле Острополер, Мотке Хабад, Эфраим Грайдингер. Гершеле — самый известный из них. Его прототип действительно жил в XVIII веке, он служил у цадика и был известен как нищий выпивоха и язвительный острослов.

Шутки и анекдоты, в которых ученые раввины выстав­ляют на посмешище необразованных хасидских цадиков-чудотворцев, и, наоборот, хасиды издеваются над схоластиче­ской заумью прошедших талмудическую школу раввинов, появились, естественно, после возникновения хасидизма. Теперь насмешка обретает и новую остроту: многие анекдо­ты высмеивают разом оба типа религиозных деятелей.

Брак, заключаемый через посредников, шадхенов, еще не так давно казался чем-то практически неизбежным для людей, принадлежавших к духовной элите. Однако позже отказ от любви стал восприниматься как нечто унизитель­ное и бессмысленное. Шадхенов высмеивают бесчислен­ные остроты и анекдоты, причем самые остроумные из них позволяют видеть, что и сами шадхены относились к свое­му ремеслу как к занятию сомнительному.

Тем не менее анекдоты эти вовсе не направлены на бе­зусловную защиту свободной любви, а тем более распущен­ности. Подобную «западную» свободу, вседозволенность евреи и сейчас явно не одобряют.

Особенно же язвительно, даже зло высмеивают они смешивание финансовой сферы с эротической. У евреев ничего подобного не было — в отличие, например, от фран­цузов, чья комедия питается почти исключительно такого рода конфликтами.

Наконец, осмеянию подвергается теперь и весь жесто­кий и опасный мир, в котором евреи вынуждены жить. Пуб­лицист Грегор фон Реццори — вовсе не еврей, хотя родом из Черновиц — в одной из своих книг приводит очень глу­бокий (может быть, благодаря двойному значению) при­мер. Гитлеризм уже сломлен, но в Румынию еще не вошла Красная Армия. Румынские немцы, в значительной части нацисты, собираются устроить еврейский погром, а прави­тельство просит армейские части защищать евреев. И вот огромный солдат-румын целится из ружья в маленького ев­рея. «Стой, я же не фашист!» — кричит еврей. «А я — да!» — отвечает солдат.

Суть этой истории не в поведении солдата, которое на первый взгляд противоречит логике, но, напротив, в безгра­ничной наивности еврея, полагающего, будто румынские солдаты станут относиться к нему иначе, чем нацисты. Краткая эта реплика «А я — да!», словно вспышка молнии, высвечивает весь трагизм положения евреев, вынужденных быть вечными изгоями.

Многие современные анекдоты высмеивают отрица­тельные черты рассеянных по всему свету евреев. Напри­мер, отсутствие дисциплины, неумение соблюдать дистан­цию. Зигмунд Фрейд и Артур Шницлер увидели в этой бесцеремонности прямое следствие того факта, что евреям, независимо от страны обитания, приходится жить «подоб­но скованным одной цепью рабам на галере». Но оба они признают также, что в этой неспособности соблюдать дис­танцию кроется и позитивный элемент: демократизм взгля­дов, уходящий корнями еще в Священное Писание.

Другое свойство евреев (вероятно, появившееся только в изгнании), которое дает повод смеяться над ними, — это склонность к ипохондрии. Вполне возможно, эта склон­ность появилась в результате того, что евреи тысячелетия­ми жили в атмосфере постоянной угрозы для жизни. В та­ких условиях даже опасность заболевания — в том числе и воображаемого — может переживаться сильнее, чем людь­ми, которым дано жить в нормальном мире.

Особенно горький вариант анекдотов на тему ипохон­дрии — это истории, в которых еврей во всех возможных и невозможных происшествиях подозревает антисеми­тизм. Например, когда его, заику, отказываются брать на должность диктора радио или когда билетный автомат на вокзале не хочет выдать ему билет (по той простой при­чине, что еврей бестолково нажимает кнопки). Такие анекдоты могут и веселить — и все же в них можно раз­глядеть некую трагическую подоплеку. Ибо никто не ро­дится на свет с таким настроем на мученичество: он, этот настрой, проистекает из травматического невроза, сфор­мировавшегося по той причине, что еврей на самом деле очень уж часто сталкивается с антисемитизмом — вполне реальным.

Столь же глубокие исторические — или, во всяком слу­чае, порожденные изгнанием — корни имеет так называе­мая «хуцпе» (дерзость), на которой построены многие ев­рейские анекдоты. Понятие это трудно перевести на другой язык. Оно подразумевает позицию тех евреев, которые не имеют ни способностей, ни охоты молча, как мученики, сносить удары и унижения со стороны окружающего мира, но не обладают и мужеством для того, чтобы самоубийст­венным образом восстать против насилия. Это — своего рода смелость, которая ничего не стоит. В Израиле такое явление тоже существует, но лишь как отголосок принесен­ного из диаспоры.

Очень хороши и остроумны истории, в которых мудрый раввин — таким же образом, как шадхен, — принимает, не желая того, сторону противника, в данном случае вольно­думца. Вот один пример.

Молодой еврей жалуется раввину: когда он видит свиное сало, то не может удержаться и не откусить от него, и точно так же он не может не поцеловать встре­ченную на пути девушку-христианку.

— Рабби, я, наверное, мешуге (сумасшедший), — гово­рит юноша.

—  Вот если бы ты целовал свинину и кусал деву­шек, — отвечает ему добросовестный раввин, — ты был бы мешуге. А так ты просто грешник!

Далее, есть анекдоты, в которых на первый взгляд вы­смеивается непонимание ритуала или смысла молитвы; на самом же деле эти анекдоты сами смеются над молитвами и ритуалом.

Здесь мы попадаем уже в сферу ереси. Жаль, что такие анекдоты в большинстве своем предполагают не только очень острый ум, но и, кроме того, хорошие познания в иудаизме! По этой причине в сборник мы смогли включить лишь немногие образцы, демонстрирующие остроумие та­кого рода.

То же можно сказать относительно еретических анекдо­тов на библейские темы. Лучшие из них требуют слишком большой эрудиции. Легко доступны и общепонятны почти исключительно невысокого уровня, порой бессодержатель­ные, шутки на библейскую тему, на том примерно уровне пошлости, который Эффи Брист в романе Теодора Фонта­не отверг как особо глупый.

Анекдоты о выкрестах существовали довольно давно. При этом объектом насмешки мог служить уже сам по себе конъюнктурный переход в христианство; насмешка тут ис­ходила от нееврейского общества, которое с начала XIX ве­ка считало себя «просвещенным» и тем не менее требовало от евреев принятия христианства, видя в этом акте «входной билет» (выражение Гете) в европейскую культуру.

Один, особенно прелестный, вариант анекдотов о вы­крестах высмеивает попытки (чаще всего бесплодные) но­вообращенного еврея любой ценой избавиться от всех при­знаков еврейства и уподобиться новому окружению. При этом новичок, почти неизбежно, постоянно оскальзывается на чужом паркете, и это одно уже дает повод для смеха.

Такой же повод дают и случаи, когда выкрест, которо­му удалось ассимилироваться в полной мере, соблюдает правила игры нееврейского окружения с той же скрупулез­ностью, с какой его предки соблюдали законы Талмуда.

Именно к этой промежуточной сфере между иудейст­вом и христианством, между Западом и Востоком относят­ся некоторые из лучших новых еврейских анекдотов. В них два мира назначают друг другу феерическое свидание. А в некоторых из них на заднем плане, приводя все в систему и вынося приговор, стоит разум.

И наконец, новый анекдот делает еще один шаг, подни­маясь до критики и до сомнения как в конечных религиоз­ных истинах, так и в правильности общего миропорядка. Духом Шопенгауэра веет, например, от анекдота, в котором портной выполняет заказ на штаны только через семь лет, а когда ему говорят, что Богу для сотворения целого мира понадобилось всего семь дней, он отвечает: «Да, но вы по­смотрите на этот мир — и посмотрите на эти брюки!»

Анекдоты никакого другого народа не отзываются так чутко на опасность массовых психозов. Слишком часто в хо­де истории еврейский народ становился их жертвой, чтобы не ощущать их ужаса. Евреи даже знали — и высказывали это в форме анекдота, — что массовые иллюзии могут увлечь и того, кто прежде сам сознательно их насаждал. Вот пример: еврей, высунувшись из окна, сообщает прохожим: «На база­ре лосось пляшет!», а потом, видя, как народ бежит на базар, сам выскакивает из окна и бросается следом за всеми со сло­вами: «А может быть, там и вправду лосось пляшет?»

Среди бесчисленных проблем из областей политичес­кой, социальной и психологической, словом, из тех про­блем, которые еврейский анекдот подхватывает и на кото­рые находит меткие ответы, упомянем здесь только одну: проблему коллективной вины.

Правда, Талмуд прямо говорит: все евреи должны нести общую ответственность за прегрешения каждого отдельно­го еврея. А европейская мистика объясняет многие страда­ния, которые терпят евреи, преступлениями, совершенны­ми отдельными евреями: за преступления одних Бог нака­зывает всех. Однако есть разница, сам ли народ признает себя коллективно ответственным за что-либо — или вино­ватым его объявляют другие. В Германии этот вопрос об­рел актуальность после Второй мировой войны. Но уже за­долго до того еврейский анекдот дал ответ на этот вопрос:

Маленькой Эрне запретили играть с маленьким Да­видом: ее родители сказали, что евреи распяли Христа. На что Давид ответил:

— Мы-то его точно не распинали! А вот семья Кона наверняка была где-то рядом…

Есть немалое число еврейских анекдотов, в центре ко­торых находятся знаменитые личности. Сюда не относятся анекдоты о маленьком Морице, который, собственно, не индивид, а устойчивый образ (к нему мы еще вернемся). Но есть много евреев, чьи произведения или высказывания густо нашпигованы блестящими остротами. К таким лю­дям относятся, частности, Генрих Гейне и венский юморист Мориц Сафир. В Берлине своим язвительным, лаконич­ным юмором славились импрессионист Макс Либерман и банкир Карл Фюрстенберг.

Две дамы-еврейки получили широкую известность бла­годаря своему искрометному, абсолютно ненадуманному, непроизвольному юмору. Одна из них — Фредерика Кемпнер, «силезский лебедь», чьи стихи, написанные как будто в высшей степени серьезно, полны двусмысленностей и со­мнительных выражений, которых сама она, по-видимому, не замечала. Приведем для примера цитату из стихотворе­ния, посвященного астроному Иоганну Кеплеру:

Вот чистый лист истории всемирной: Как много наложил ты на него!

Несмотря на такой непроизвольный комизм, в творче­стве Фредерики Кемпнер есть нечто, придающее ему не­преходящее значение. Это — специфический еврейский элемент: ее стихи служат высокой гуманной миссии. В на­шей книге тем не менее нет цитат из поэзии Фредерики Кемпнер. Объясняется это просто: если бы мы захотели включить в сборник ее стихи, то пришлось бы перепечатать полное собрание ее сочинений.

Вторая дама — фрау Поллак фон Парнегт, жена приняв­шего христианство и получившего дворянский титул вен­ского промышленника. Женщина эта обладала уникаль­ным талантом: она могла в одной остроумной фразе выразить всю суть, весь дух западной культуры. Конечно, на самом деле она автор лишь небольшой части приписы­ваемых ей шуток и анекдотов: множество «острот фрау Поллак» придумали за нее венцы. Говорят, ее сыновья на каждый день рождения преподносили ей коллекцию новых высказываний, якобы принадлежащих ей, под названием: «Появившееся из материнских уст»… Когда в Вену вступи­ли войска Гитлера, фрау Поллак выбросилась из окна.

Многие анекдоты связаны также со знаменитыми рав­винами, хасидскими и нехасидскими. По-настоящему ост­роумны только антихасидские анекдоты. Что же касается тех историй, которые хасиды рассказывали о своих цади­ках, то это скорее легенды.

Другие высказывания, связанные со знаменитыми лич­ностями, представляют собой по большей части скорее бро­дячие анекдоты: их относят то к одному, то к другому ис­торическому персонажу.

Наконец, нужно упомянуть анекдоты-подвохи. Хотя они могут считаться типичными для переднеазиатского, в широком смысле этого слова, остроумия (часто они ис­пользуются в сюрреалистических вопросах-загадках), тем не менее для еврейского остроумия они нетипичны, пото­му что лишены тенденциозности. Примеров тут можно найти немного. Например, такой запоминающийся, как анекдот о попрошайке, который, когда его пригласили к столу, измазал пейсы соусом от гуляша, а когда возмущен­ная хозяйка сделала ему выговор, стал оправдываться: «А я думал, это шпинат!»

Самое забавное в этом абсурдистском анекдоте то, что изначально он имел иной смысл! Объектом насмешки бы­ло неумение вести себя за столом — как одна из сторон бес­церемонности евреев вообще. Бедные, но набожные евреи действительно имели обыкновение смазывать пейсы (но­шение которых предписывалось религиозными законами), чтобы закрепить их на висках, сладкой водой. Так что ка­кому-нибудь бедняге и вправду могло прийти в голову за­черпнуть рукой сладкую жидкость из компота. Изначально анекдот звучал так: «А я думал, это компот!» Благодаря превращению в абсурдистскую шутку анекдот, несомненно, только выиграл.

Как скачать?

Tags: анекдотеврейеврейскийостроумиестатьяшуткаюмор