Лучшие еврейские анекдоты. Евреи и общество

Действие происходит в России. Бог посылает сначала архангела Гавриила, потом архангела Михаила. Оба полу­чают срок с конфискацией огня и меча и оказываются в Си­бири.
Тогда Бог посылает патриарха Иакова. Через короткое время приходит телеграмма: «Гавриил и Михаил отпуще­ны зпт огонь и меч возвращены тчк комиссар Яковлев».

Коммунистическая Польша, время вскоре после Вто­рой мировой войны. Учитель рассказывает, как в течение миллионов лет создавался мир. На следующем уроке он спрашивает:
— Янек, как возник мир?
— Его создал Бог, пан учитель.
— Чушь! Мечислав, ты скажи.
— Мир создан Богом, пан учитель.
— Что за ерунда! Мойше, скажи им ты!
— Мир в самом деле создан Богом, пан учитель.
— Но ты же знаешь, что Бога нет!
— Да, пан учитель, но тогда он еще был.

Учитель-еврей в Советском Союзе читает ученикам басни Крылова. Доходит дело до слов: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра».
Ученики, с угрозой:
— Бога же нет!
Учитель перепуган. Но он берет себя в руки и говорит:
—  Ну а сыр? Разве сыр — есть? Вы же видите: и Бог, и сыр — это всего лишь символические образы.

Учительница в советской школе:
— Дети, кто из вас знает, что такое трагедия?
—  Вчера у меня сестренка разбила себе нос, — говорит Ваня. — Тут мама как закричит: «Какая трагедия!»
— Неправильно. Это не трагедия, а бытовая травма.
— У моей бабушки украли домашние туфли, — говорит Коля. — Она тоже кричала: «Ах, какая трагедия!»
— Это просто невезение, но не трагедия.
— Вчера одну женщину на улице сшибла машина, — говорит Алеша. — И дядя один охал: «Ох, какая траге­дия!»
— Это на трагедия, это несчастный случай.
Маленький Мойше:
— Смерть Сталина. Вот трагедия.
— Правильно! Как ты догадался?
—  Просто вычислил. Это же не бытовая травма, это не невезение, это совсем не несчастный случай. Тогда что это, если не трагедия?

Один литовский еврей дал такую характеристику собственного народа: «Евреи хороший народ, умный и культурный, способный и талантливый, обер зеер паскудне («но очень противный» – литовский диалект идиша)

Однажды к русскому царю прибыла делегация священников, дабы обвинить российских евреев в ритуальных убийствах.
— Это чепуха, – сказал царь. – Я знаю моих евреев. Если бы все это было правдой, то давно бы один еврей донес на другого.

Почему евреи рассеяны по всей планете?
Чтобы реже попадаться друг другу на глаза.

У одного еврея было много детей, и один из них – слепой от рождения. Перед смертью он все завещал здоровым детям. Все осуждали его, но еврей объяснил свое решение:
— Слепого чужие как-нибудь да прокормят, а вот остальным придется здоровыми жить среди евреев.

На трех вещах стоит мир: на деньгах, на деньгах и еще раз на деньгах.

— Я горжусь, что я еврей! А если бы я не гордился, то все равно остался бы евреем – так уж лучше я буду гордиться!

— У вас вешалка на пиджаке торчит, как у какого-нибудь выходца из Межерича, а брюки налезают на каблуки, как будто вы из Пинчева. Так откуда вы на самом деле?
— Ну, родом я из Межерича, а живу теперь в Пинчеве.

Еврей упал в Неву; плавать он не умел и стал звать на помощь. Поблизости оказались два полицейских, но они безучастно прошли мимо. Тут еврею пришла в голову спа­сительная мысль.
— Долой царя! — заорал он изо всех сил.
В ту же секунду оба полицейских прыгнули в воду и вы­тащили еврея, чтобы отвести его в участок.

Советская Россия.
— Что бы ты сделал, — спросил комиссар еврея, — если бы партия потребовала у тебя отдать ей последний рубль?
— Я бы отдал его не раздумывая.
— Молодец. А если бы партия потребовала отдать ей по­следнюю рубашку?
— Я бы орал, отбивался и ни за что бы ее не отдал.
—  Где же здесь логика?
—  Рубля у меня все равно нет. А рубашка, хоть и одна, есть!

—  Где ты был и что делал во время Октябрьской рево­люции? — спрашивает революционный трибунал у еврея. Тот объясняет, как может, потом, в свою очередь, задает вопрос:
— А где вы все были в 1894 году?
— А что случилось в 1894 году? — интересуется один из членов ревтрибунала.
Еврей, вздыхая:
— Большая эпидемия холеры.

—   Я с советской властью, — задумчиво говорит ев­рей, — живу точь-в-точь как со своей женой: деться от нее никуда не денешься, но все время мечтаешь о другой…

Многие российские евреи надеялись, что революция прине­сет им настоящую свободу.
Вскоре после революции разговаривают двое русских.
—  Если в городе сто человек большевиков, то как ты считаешь, сколько среди них евреев?
— Ну, положим, шестьдесят.
— А остальные?
—  Остальные? Остальные — еврейки.

Умер еврей, который до революции был богатым тор­говцем, а после революции стал нищим. На небесах он бро­сает свою пустую суму под ноги Карлу Марксу и говорит:
— Вот вам проценты с вашего капитала!

Партийное руководство в очередной раз дает массам новое разъяснение революционной теории.
Янкель в глубокой задумчивости спрашивает у ребе:
— Ребе, в чем разница между историческим и диалекти­ческим материализмом?
— Разницы никакой! Беги за границу!

Годовщина смерти Ленина отмечается с невероятной помпезностью.
— Какое расточительство! — сокрушается еврей. — На эти деньги можно было бы всю партию похоронить!

Два еврея стоят перед саркофагом Ленина и дискути­руют о ленинском наследии.
—  Кого бы ты хотел видеть на месте Ленина? — спра­шивает один.
Мойше, бросив взгляд на гроб:
— Всех большевиков.

Вначале коммунистический режим честно старался покон­чить с антисемитизмом.
Унтер-офицер, служивший в армии еще при царе, об­ращается к еврею-новобранцу, который стоит кое-как:
— Товарищ еврей, бывшая жидовская морда! А ну, сто­ять смирно!

Еврейская социалистическая рабочая партия (Бунд) бес­компромиссно боролась с религией.
Решается вопрос о забастовке. Слово просит бундов­ский лидер:
—  Завтра нам бастовать нельзя, завтра — Пейсах. А в Пейсах мы не можем идти по улицам и кричать: «Хлеба! Хлеба!» Кричать же «Мацы! Мацы!» нам и подавно нель­зя — мы же бундовцы!

Дело происходит после революции. Еврей хочет нанять подводу с лошадью и спрашивает мужика:
— Ты хозяин этой кобылы?
—  Хозяев у нас больше нету! Теперь есть только това­рищи, — строго отвечает мужик.
— Прекрасно! И кто этой кобыле товарищ?
— Я, — гордо отвечает мужик.

«Кол нидрей» («Все обеты») — начальные слова молитвы, которая произносится в первый вечер Иом Кипура, Судного дня. «Кол хамира» ( «Все квасное») — первые слова форму­лы, которую произносят перед Пейсахом, избавляясь от ос­татков хлеба, чтобы в дни пасхальной недели в доме не ос­тавалось ничего квасного.
Евреи в Советском Союзе говорили: «Читаешь «Кол нидрей» — и потом не ешь хлеба целый день. Произносишь «Кол хамира» — и потом не ешь хлеба целую неделю… Го­воришь: «Колхоз» — и потом не ешь хлеба целый год».

К Абрамовичу приходят два партработника, чтобы уго­ворить его подписаться на внутренний государственный за­ем. Абрамович в восторге:
— Это замечательно! Даю двадцать тысяч рублей!
—  Что ты мелешь? — строго говорит один партработ­ник. — Ведь ты за целый год даже половины не зарабаты­ваешь.
—  Хорошо, но меньше чем на девять тысяч рублей я не согласен.
—  Не валяй дурака! Если подпишешься на пятьсот руб­лей, то при твоих доходах и этого достаточно.
—  Нет, все равно слишком много, — сомневается вто­рой.
—  Ну ладно, — сдается Абрамович, — тогда я подписы­ваюсь на десять рублей. Только не уговаривайте меня идти еще ниже!

Советский министр образования пригласил к себе не­скольких раввинов, которые еще оставались в Москве, и дал им такое распоряжение:
—  В Америке ходят слухи, будто евреи у нас подверга­ются притеснениям. Вы выступите с коллективным заявле­нием, в котором докажете, что никаких притеснений нет.
Раввины перепугались и написали огромную хвалеб­ную песнь о том, как прекрасно обращаются с евреями в СССР. Министр был очень доволен.
—  Раз уж вы так здорово это сделали, в награду разре­шаю вам добавить к тексту какие-нибудь пожелания, кото­рые могли бы выполнить ваши американские коллеги.
Раввины пишут: «Пришлите свечей и сахара!»
Долго бились американские раввины над смыслом этой приписки. Наконец они послали за старым талмудистом из Бруклина: может, он разгадает, что это значит? И тот объ­яснил:
—  Все просто: у них нет сахара и свечей. Значит, их жизнь горька и темна.

Советская Россия. Самуил Бирнбаум провел несколь­ко лет в сибирских лагерях. Один знакомый сочувственно говорит ему:
— Должно быть, это было ужасно!
Бирнбаум качает головой:
—  Отчего же? Все было не так уж плохо. Будили нас в семь часов. На завтрак давали чай с булочкой. Ну да, чай мог бы быть чуточку погорячее. Потом нас на машине вез­ли на консервный завод, я там приклеивал этикетки. В по­ловине первого опять приезжала машина, и мы ехали обе­дать. После еды — ну да, там немного экономили с солью, а вообще обед был вполне сносный, — так вот, после еды было время вздремнуть до полдника; тут нам давали кофе с бутербродом. Потом мы перекидывались в картишки — чтобы скоротать время до ужина. Ну хорошо, меню ужина было не кремлевским, но что ты хочешь! После еды разда­вали сигареты на следующий день. Потом мы немножко болтали, слушали радио, а в десять, в половине одиннадца­того ложились спать.
—  Интересные вещи ты говоришь… Кому же мне ве­рить? Вот старик Айзенштадт рассказывал мне про лагерь совсем другие истории.
— В том-то и дело! И где теперь твой Айзенштадт? Сно­ва там!..

Вскоре после Второй мировой войны в правительстве Поль­ши было много евреев (со временем ситуация в корне изме­нилась).
В те времена в Польше ходили такие разговоры:
— Что такое директор департамента в Польше?
— Это еврей, который печалится оттого, что он еще не министр.

—  Давид, ты слышал? Принято решение, чтобы мы, польская делегация в ООН, ходили в краковских народных костюмах.
— Это зачем же?
— Чтобы отличить польскую делегацию от израиль­ской.

В чем разница между Министерствами иностранных дел Польши и Палестины?
В палестинском МИДе есть еще и арабы.

В 1949 г. католический институт «Каритас» в Польше был национализирован. Вместо людей, присланных епископа­том, туда пришли государственные чиновники, в том чис­ле и евреи.
Ицик приходит из бюро «Каритас» домой.
— Я не знаю, Сара, в чем дело, но я, должно быть, по­хож на Иисуса.
— С чего ты взял?
— Когда кто-нибудь входит в мой кабинет, он кричит: «Господи Иисусе!» — и убегает прочь.

В коммунистической Польше.
— Как разговаривает сегодня умный польский еврей с глупым?
— Из Нью-Йорка по телефону.

На небесах хотят получить какие-нибудь сведения о том, что происходит в коммунистической Польше. Снача­ла посылают польского народного героя Костюшко. Он уходит — и с концами. Окольными путями удается узнать, что его арестовала служба безопасности. Следующим посы­лают Адама Мицкевича, которого и сами коммунисты счи­тают величайшим польским поэтом. Он тоже оказывается за решеткой. В конце концов для этой цели выбирают че­ловека известного, но не поляка: это Моисей, предводитель самого пронырливого народа…
Через две недели на небеса приходит депеша:
«Я теперь начальник красный,
Дела идут прекрасно.
Ваш Мечислав».

Хрущеву не по себе, когда он думает о том, что брен­ные останки Сталина находятся в СССР. Он предлагает де Голлю поместить их в Пантеоне. Де Голль вежливо отказы­вается. Хрущев обращается в Вашингтон. Там тоже не хо­тят, чтобы Сталин лежал на Арлингтонском кладбище. Хрущев пишет Макмиллану; но и в Вестминстерском аб­батстве для Сталина не нашлось места.
Наконец Хрущев спрашивает Бен-Гуриона, израильско­го премьер-министра. На сей раз ему везет: Бен-Гурион со­гласен. Он, однако, обращает внимание Хрущева на то, что, по внушающим доверие данным, на Святой земле самое высокое в мире число воскресений из мертвых…
Так Сталин остался в России.

Кон эмигрировал в Китайскую Народную Республику, вступил там в компартию и достиг весьма высоких постов.
Но, оставаясь ортодоксальным евреем, он продолжал но­сить пейсы.
Однажды приходит к нему высокий китайский функци­онер и говорит:
— Товарищ Кон, вашей работой мы очень довольны. Но нам не нравится, что вы, коммунист, а значит, атеист, про­должаете, как прежде, носить волосы в соответствии с обы­чаями верующих евреев.
— Я ношу пейсы, — отвечает Кон, — не из религиозных убеждений, а по привычке и по традиции.
—  В полном согласии с курсом партии, мы в корне от­вергаем традиции. Смотрите: мы в течение тысячелетий но­сили косы, а теперь их отрезали.
Кон надолго задумывается, потом говорит:
—  Очень может быть, но ведь коса — это совсем не так красиво!

В коммунистической Венгрии. Ицик прибегает к Мойше:
— Мойше, ты слышал? Русские полетели на Луну!
— Что ты говоришь?! Все?

В Венгрии между двумя мировыми войнами проводил­ся жесткий антисемитский курс. Однажды представитель венгерской, резко антиеврейской, Аграрной партии высту­пал в одной деревне с речью:
—  Мы конфискуем имущество евреев и раздадим его крестьянам. Ты, Сабо, получишь землю Ицковича, ты, Борош, землю Фейерштейна, ты, Дарабош, землю Кона…
—  А чью землю получит мой сын? — перебивает его Сабо.
— Он получит землю Кона.
— Но ведь земля Кона уже у Дарабоша!
— Действительно… Ну ничего, пока твой сын вырастет, У Кона снова будет земля.

Семинар по политике партии в Будапеште. Ведущий призывает начать дискуссию. Выступать никто не хочет. Наконец поднимает руку Шапиро:
—  Я хотел бы получить ответ на три вопроса. Первый: куда девается наше зерно? Второй: куда девается мясо на­шего скота? Третий: куда девается древесина наших лесов?
—  Я запишу ваши вопросы и отвечу на них в следую­щий раз, — обещает ведущий.
Когда на следующем занятии он опять призывает на­чать дискуссию, поднимает руку Иоселевич:
— У меня один-единственный вопрос: куда девался Ша­пиро?

Кон приходит к секретарю парторганизации и просит принять его в компартию. Секретарь устраивает ему не­большой экзамен:
— Ты Карла Маркса знаешь?
— Нет.
— А Фридриха Энгельса?
— Нет.
Секретарь хмуро качает головой. Тогда Кон обращает­ся к нему:
—   Могу я спросить у вас две вещи? Вы Берла Леви знаете?
Секретарь отвечает отрицательно.
— А Лейба Хальбгевакса?
И его секретарь не знает.
Кон, укоризненно:
—  Вот видите! Вы не знаете моих знакомых, я не знаю ваших. Почему тогда я не могу вступить в партию?

Югославия. Тито, возмущенный многочисленными анекдотами насчет его режима, велит выяснить, кто их при­думывает. Выяснили: это Кон из Загреба.
Кон доставлен к Тито. Тот кричит на него:
— Как ты смеешь сочинять эти пошлые анекдоты? Ведь под моим мудрым руководством Югославия стала свобод­ной и счастливой страной!
— А вот этот анекдот, — отвечает Кон, — придумал не я.

После Шестидневной войны между Израилем и араб­скими странами в 1967 году большинство стран Восточной Европы заклеймило Израиль как агрессора. С тех пор еврей­ские анекдоты в Будапеште начинались не словами «Встре­чаются два еврея…», а «Встречаются два агрессора…».

На Армянское радио приходит письмо радиослушате­ля с вопросом: не еврей ли Мао Цзэдун? Через неделю по радио звучит ответ: «За информацией по этому исклю­чительно сложному и трудному вопросу мы обратились к самому компетентному специалисту, главному раввину Одессы. Когда наш сотрудник задал ему этот вопрос, глав­ный раввин схватился за голову и закричал: «Только этого нам не хватало!»»


Как скачать?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *