Лучшие еврейские анекдоты. Еврейские хитрости. Часть 4

Барон Трахниц:
— Господин советник коммерции, вы прекрасно выгля­дите. Я только что встретил вашу драгоценную семью. Ва­ши прелестные…
— Господин барон, оставим подробности! Сколько и на какой срок?

— Фейгенблюм, вы могли бы одолжить пятьсот злотых?
— Да, но у кого?

Когда распалась Австро-Венгерская империя, торговцы-евреи в некогда процветавших венгерских пограничных го­родках поголовно обанкротились и готовы были на возврат денег хотя бы в половинном размере.
В одном таком городке приходит Грюнфельд в магазин головных уборов Кертеса и покупает нарядную бобровую шапку для особо торжественных случаев.
— Отдаю вам ее по себестоимости, — говорит Кертес, — за три гульдена.
Грюнфельд кладет на прилавок полтора гульдена.
— Господин Грюнфельд, я же сказал, что три гульдена — это уже цена по себестоимости!
— Понимаю, но когда это было, чтобы мы платили боль­ше пятидесяти процентов?

Блох, бледный, стеная, в третий раз садится на кару­сель.
—  Если вам плохо, может, лучше слезете? — спрашива­ет его приятель.
—  Нет, ни за что! Владелец карусели должен мне двес­ти франков, и это единственный способ их с него получить.

Адвокат Кон, своему зятю, тоже юристу:
— Приданого за моей Ребеккой я дать не могу. Но я пе­редам тебе один процесс о наследстве, на котором можно хорошо заработать.
Спустя четыре месяца зять гордо сообщает:
— Папа, я выиграл процесс!
— Дурень! — с ужасом отвечает Кон. — Я же с этого про­цесса пятнадцать лет жил!

Варшавский монолог.
— Ты видишь мои штаны, Мойше? Это величайшее эко­номическое чудо света. В Австралии разводят миллионы овец, и этим живут тысячи овцеводов. Овечья шерсть на пароходах едет в Шотландию, поступает на текстильные фабрики, где этим живут сотни фабрикантов и десятки ты­сяч рабочих. Потом ткань попадает в Польшу, на предпри­ятия готового платья, и обеспечивает жизнь многим тыся­чам закройщиков, портных и швей. Потом готовый товар везут к оптовым торговцам, которые очень даже хорошо с этого живут.В конце концов штаны оказываются у рознич­ного торговца, где я покупаю их в кредит, а кредит никог­да не выплачиваю…

Еврей из Лидса и еврей из Лодзи рассуждают о ткац­ком производстве.
—У нас самые современные станки, — говорит еврей из Лидса. — С одной стороны туда входит овечья шерсть, а с другой выходит готовый костюм.
—Это все пустяки, — отвечает лодзинский еврей. — Вот у нас в Лодзи машины так машины: с одной стороны туда входит шерсть, прямо с овцы, а с другой выходит вексель, причем уже опротестованный.

Владельцы варшавских магазинов тканей говорят: «Ничего нет лучше нашей торговли. Мы можем жить в рос­коши, давать образование сыновьям, хорошо выдавать за­муж дочерей, четырежды в год отправлять жен на самые дорогие курорты — наших доходов на все хватает. Единственное, на что их не хватает, — чтобы оплатить хоть один-единственный вексель».

Польша после Первой мировой войны. Еврей хвалится:
—У меня, слава Богу, сыновья исключительно удачные! Один — врач, другой — адвокат, третий — химик, четвер­тый — художник, пятый — писатель…
— А вы сами чем занимаетесь?
—  У меня магазинчик мануфактуры. Небольшой, но, слава Богу, хватает, чтобы всех прокормить!

Шмерл приходит в контору к своему другу Берлу.
— Берл, я три раза тебе писал, не можешь ли ты одол­жить мне сто гульденов. Хоть один раз ты мог бы мне от­ветить!
—  Лучше, если я тебе буду должен один ответ, чем ты будешь должен мне сто гульденов.

—  Вчера подходит ко мне Моргенштерн, говорит: мол, выручи меня, дай сто марок… Я стал взвешивать про себя: скажи я «да», Моргенштерн будет меня избегать как само­го заклятого врага. Скажи я «нет», Моргенштерн станет мо­им врагом до конца жизни… Так что я выбрал золотую се­редину.
— И что же вы ему сказали?
— Я сказал ему: «Поцелуй меня в ж…!»

— Вы должны мне тысячу франков. Когда я их наконец получу?
— Сейчас объясню. Я делю своих кредиторов на три ка­тегории. Первая — те, кому я плачу, как это не трудно. Вто­рая — те, кто может подождать, пока я смогу заплатить. И третья — те, кто может ждать до потери пульса…
— И к какой категории принадлежу я?
— В данный момент — к первой. Но если будете мне до­саждать, запихну в третью, да так, что вы никогда оттуда не вылезете!

Зильберштейн снял со своего счета последние деньги. Выходя из банка, он подходит к охраннику, который стоит у входа, хлопает его по плечу и говорит покровительствен­ным тоном:
— По мне, так теперь вы спокойно можете идти домой!

—  Три года назад вы одолжили моему двоюродному брату костюм!
— А вы, наверное, пришли, чтобы за него заплатить?
— Нет, я только хотел спросить, не могли бы вы со мной поработать на тех же условиях?

— Какой чудесный костюм! Сколько он стоил?
— Что значит — стоил? Он все еще стоит!

Еще до 1914 года Леви взял взаймы у своего друга Ко­на восемьсот марок и перебрался из Берлина в Париж.
Когда они встречаются в Париже, Кон видит, что Леви разбогател, и говорит:
— Теперь ты мог бы вернуть мне восемьсот марок!
—Ты мне друг, верно? — спрашивает Кон. — Так что за­помни, что я тебе скажу: никогда — слышишь? — никогда я не верну тебе восемьсот марок, если вы не вернете нам Эльзас и Лотарингию!

Доктор Христиансон вызвал доктора Гольдфарба на дуэль. Утром на месте дуэли вместо Гольдфарба появляет­ся его слуга и сообщает:
—Господин доктор передает поклон. Он просил сказать, что продал свой вызов.

— У меня столько долгов! Я совсем не сплю ночами!
— Как же ты выдерживаешь такое?
— Сплю днем!

Штерн заказывает у Кана товары.
Кан пишет: «До тех пор пока не будут оплачены преж­ние счета, я вынужден буду отвечать на ваши просьбы от­казом».
Штерн отвечает: «Так как я не имею возможности ждать так долго, размещаю заказы в других местах».

Ицик купил у Меира лошадей и дал ему векселя с очень дальним сроком оплаты.
Меир, раздраженно:
— Но они так медленно движутся!
— Чего ты кричишь? — отвечает Ицик. — Я был бы рад, если бы твои лошади бежали так же медленно, как мои век­селя!

Встречаются Грюн и Блау.
— Блау, ты мог бы мне одолжить пятьдесят марок? — говорит Грюн. Блау дает ему купюру.
Спустя десять дней они встречаются опять.
— Блау, я тебе должен пятьдесят марок. Если бы ты мог одолжить еще пятьдесят, то всего было бы сто…
— Чтобы доставить тебе удовольствие, пожалуйста!
Еще через десять дней.
—  Блау, я тебе, случайно, не должен сто марок?
— Должен.
—  Если бы ты добавил еще сто, я был бы должен тебе двести.
— Ну, если тебе так надо, дам.
Через несколько дней они встречаются снова.
—  Я тебе не задолжал двести марок? — спрашивает Грюн.
— Нет! — решительно отвечает Блау.

—  Ты только представь: налоговое ведомство ликвиди­руют!
— То есть как это?
— А вот так! Я получил бумагу, и там, черным по бело­му, написано: последнее напоминание.

—  Кем бы ты хотел быть: миллионером или тифозным больным?
— Что за бред! Конечно, миллионером.
—  И напрасно. Подумай-ка: миллионеры все умрут, а смертность среди больных тифом — только тринадцать процентов!

Суд и публика покидают зал заседаний, только еврей оста­ется сидеть на месте.
—   Вы же оправданы, — говорит защитник, — идите домой!
—  Давайте лучше подождем, пока все разойдутся. На мне же украденные штаны!

Приезжий, владельцу гостиницы:
—  Я в вашем городе уже целых две недели — и за все это время встретил только одного порядочного человека!
Владелец, удивленный и заинтригованный:
—  Одного порядочного человека? Ума не приложу, кто бы это мог быть!

Разговор в поезде:
—  Вы из Пинска? Ужасный город. Там нет ни одного порядочного человека.
— Что за глупости! Да я вам, не сходя с места, могу на­звать целую дюжину.
— Ну, давайте!
—  Вот, например… Или, может быть… Или, к приме­ру… Скажите, а вам обязательно нужно, чтобы он был из Пинска?

Торговец рыбой — еврею, который собирается уходить, ничего не купив:
—  Слушайте, господин еврей, так дело не пойдет! Или вы лапсердак надеваете подлиннее, или рыбу воруете по­короче.

—  Ребе, — жалуется еврей, — меня преследуют неуда­чи. Только за последний год я потерял десять тысяч руб­лей. Причем две из них были мои собственные!

—  Как это получилось, что Гольдберг взял тебя в ком­паньоны? У тебя же денег ни гроша!
— Ну да — у него деньги, у меня опыт.
— Скоро у тебя будут деньги, а у него — опыт.

Два еврея с некоторым опозданием приходят на похо­роны партнера по бизнесу. Издали они слышат слова рав­вина:
— Он был честный и порядочный человек!
— Пошли отсюда, — говорит один еврей другому. — Мы не на те похороны попали.

На деловых переговорах Коган торжественно клянется:
— Если то, что я сказал, неправда, пусть меня прямо на этом месте разразит удар! — и отскакивает в сторону.

Еврей, обращаясь к тестю:
— Вы так здорово сумели пробить себе дорогу в жизни! Что мне надо сделать, чтобы стать таким же богатым?
— Я тебе прямо скажу: честный живет дольше.

—  Папа, что такое честность?
—   Сейчас объясню. Если ты найдешь двадцать санти­мов, нет смысла нести их в полицию, ты можешь оставить их себе. Если найдешь тысячу франков, неси их в полицию. Тогда тебя будут считать честным, а если ты слывешь че­стным, это уже капитал. Но если ты найдешь на улице це­лый капитал, то тебе уже нет никакой необходимости, что­бы тебя считали честным.

Богатый еврей в полицейском комиссариате:
— Какой-то негодяй выдал себя за моего агента и собрал в провинции сто тысяч франков. Это больше, чем получи­ли все мои агенты. Вы должны немедленно его найти!
— Мы его обязательно выследим и арестуем.
— Зачем арестовывать? Я хочу взять его на службу!

—  И эту аферу вы организовали совсем один? — спра­шивает судья.
—  Один. Я всегда работаю в одиночку. Если возьмешь помощников, никогда нет уверенности, что тебе попадутся порядочные люди.

Янкель стоит перед судьей. Он украл ночью с поля це­лый мешок репы. Но признать свою вину он не хочет:
— Ничего я не крал. Была темная, ненастная ночь, ве­тер просто валил меня с ног. Пришлось уцепиться за бот­ву — вот я и выдернул репу из земли.
— Поверим, — говорит судья. — А как репа оказалась в мешке?
Янкель:
— Это интересный вопрос!

Меерсон совершил кражу со взломом.
— Одного не понимаю, — говорит судья. — В той квар­тире повсюду лежали, прямо на виду, всякие ценные вещи. Отчего же вы взяли какое-то барахло, которое ничего не стоит?
— Ваша честь, — страдальчески произносит Меерсон, — я этого больше не выдержу. Мало того что жена меня из-за этого пилит — так теперь и вы начинаете!

В Одессе жил карманный вор, ловкость которого стала легендой. Однако если его называли — вполне уважитель­но — ганев, он обижался.
— Вы же так горды своим мастерством! — недоумевали люди. — Почему вы против, чтобы вас называли «ганев»?
— Ах, — печально говорил «маэстро», — сегодня титул «ганев» может присвоить себе любой жулик, который сует свои руки в чужие карманы. В том, чтобы так называться, сегодня нет никакой чести.

Варшавский еврей увидел в витрине парижского юве­лира дамские часики, украшенные бриллиантами. Он по­просил показать их ему и спросил:
— Сколько стоит?
— Пять тысяч франков.
— Вы сошли с ума? Я дам тысячу.
— Проваливайте отсюда!
— Вы думаете, я слепой? За ворованные часы тысячи более чем достаточно.
— Ворованные? Да вы как смеете!
— А вы посмотрите сами: вот тут, сзади, ясно написано: «Geneve». (Geneve — Женева по-французски. На идише geneve — краденое.)

Участковый судья:
— Итак, вы обвиняете Гринблата в присвоении находки?
—  Что вы, ваша честь! Я только сказал: если бы Гринблат не помогал мне искать бумажник, я, может быть, сам бы его нашел!

Банкир Леви сидит в тюрьме за присвоение денег кли­ентов.
—  Если бы об этом знал старик Леви, он бы от позора перевернулся в гробу! — говорит знакомый.
— Чепуха! Он и сам был первостатейный ганев.
—  Вот именно. Он бы не вынес мысли, что самому ему такое проделать никогда не удавалось.

— Я только что застраховался от пожара, кражи и града.
—  Пожар и кража — это я понимаю. Но как ты устро­ишь град?

Эпштейн попал за решетку. Начальник тюрьмы, чело­век доброжелательный, спрашивает, чем он хотел бы зани­маться: делать щетки, домашние тапочки или, может быть, клеить пакеты?
Эпштейн долго размышляет, потом говорит:
— Я хотел бы торговать всем этим…

Таможенная граница.
— Что у вас в пакете?
— Корм для кроликов.
—  Покажите-ка! Это же кофейные зерна! Разве кроли­ки их едят?
— Вы думаете, не едят? Тогда они ничего не получат!

—  Какой великолепный бриллиант у этого адвоката!
— Да, ты знаешь, банкир Мандельброт назначил его сво­им душеприказчиком, с условием, что он позаботится о достойном надгробном камне. Этот бриллиант и в самом де­ле достойный камень.

Грюн и Блау проходят мимо башенных часов.
— Я близорукий, — говорит Блау. — Посмотри, сколько там времени?
Грюн, бросив взгляд на часы:
— До трех пяти минут не хватает!
— Вот ганев! Только посмотрел на часы — и там уже не хватает пяти минут!

Симон и Мориц вместе были в театре. Когда они ухо­дили, Симон дал гардеробщице двадцать пфеннигов, а Мо­риц — целую марку.
— Ты что, с ума сошел? — спрашивает его Симон.
— Т-с-с! Смотри, какую меховую шубу она мне дала!

Абелес объявляет себя неплатежеспособным с пасси­вом сто тысяч марок.
— Может, предложим кредиторам соглашение на какой-нибудь процент? — спрашивает его помощник.
— Вы что, — возмущается Абелес, — хотите играть в бла­городство на мои деньги?

Грюн объявил себя банкротом. К нему, разъяренный, прибегает Блау:
— Меня, своего лучшего друга, ты хочешь оставить без пфенига?
—  Успокойся, — говорит Грюн, — на мне ты ничего не потеряешь. Своим кредиторам я предложу тридцать про­центов, а ты получишь назад свой товар. Вот он лежит, не­тронутый!
— Что?! — кричит Блау. — Ты собираешься отдать мне товар? Меня одного ввести в убытки? Нет, давай и мне тридцать процентов!

Шварц, своему кассиру, с горечью:
—  Вы такой рассеянный, что, наверное, способны сбе­жать в Америку, а кассу забыть здесь!

— Блох, ты же теперь богач! Почему ты никогда не уез­жаешь в отпуск?
— Ну уж нет! Люди сразу скажут: ага, он опять сидит…

—  У меня на складе лежат двести пар летних брюк, — говорит хозяин фирмы.
—   Давайте отошлем их в провинцию, — предлагает управляющий.
— Но там же теперь никто их не купит.
—  Почему же? Надо только правильно подойти к делу. Мы пошлем нашим клиентам пакеты с образцами, где бу­дет указано восемь пар, а в пакет положим десять. Цену же рассчитаем так, чтобы получить свои деньги. Наши клиен­ты обрадуются возможности нас обмануть — и оставят па­кеты у себя.
Хозяину мысль кажется отличной. Пакеты и накладные посланы.
Через неделю хозяин топает ногами на управляющего:
— Идиот, что вы натворили! Ни один клиент не оставил товар у себя, но все вернули только по восемь пар!

Натансон на бирже обращается к другу:
—  Будь внимателен! Позади нас один тип, у него такой вид, будто он собирается вытащить у тебя платок из кар­мана.
Друг, снисходительно:
— А, пускай себе! Мы ведь тоже начинали с мелочей.

Хозяин — кассиру:
— Мне донесли, что ты воруешь деньги из моей кассы!
— А вы как хотели, — удивляется кассир, — чтобы я ра­ботал у вас кассиром, а деньги воровал у кого-то другого?

Разговор на бирже:
— Вы меня надули! Мерзавец, мошенник, подонок!
— Послушайте, я не обязан это терпеть!
— Тогда делайте контрпредложение.

—  Мой кассир, который сбежал с моей дочерью и кас­сой, кажется, начинает раскаиваться.
— Как, неужели он вернул деньги?
— Нет, но дочь уже вернул.

Барон (ударение, по каким-то непонятным причинам, ста­вится в этом слове на первый слог) — распространенная ев­рейская фамилия.
Обращаясь к Барону, первому директору Берлинского зимнего сада, его знакомый, финансист Эрлих, сказал язви­тельно:
— Кстати, вы в самом деле барон или только так назы­ваетесь?
На что Барон ответил:
— Я такой же барон, как вы — честный (Ehrlich по-не­мецки «честный»).

Хозяин выступает перед служащими:
— …Я еще раз благодарю всех вас за пожелания по слу­чаю моего юбилея и в этот торжественный день от всей ду­ши дарю вам все, что вы у меня за эти годы украли.

— Мой компаньон, этот нищий, которого я взял к себе на службу, надул меня на сто тысяч гульденов — и теперь, с моими деньгами, основал в Америке свое дело! Негодяй, подонок!..
— Ш-ш-ш! Когда вы говорите о человеке, у которого сто тысяч гульденов, нехорошо употреблять такие выра­жения…

Бернштейн — своему адвокату:
—Что вы скажете, если я перед самым началом процес­са пошлю судье домой большого жирного гуся и приложу свою визитную карточку?
—Вы с ума сошли? Это же попытка подкупа, вы тут же проиграете процесс!
Процесс состоялся, Бернштейн выиграл дело. Сияя, он подходит к адвокату и сообщает:
— Я на сей раз не последовал вашему совету и все-таки послал судье гуся.
— Не может этого быть!
—  Может. Только я приложил визитку моего против­ника.

Соломон Гланц привлечен к суду за нарушение законо­дательства о банкротстве. Семья опасается, что Гланца при­говорят к тюремному заключению. К счастью, среди при­сяжных есть еврей. Семья обещает ему три тысячи марок, если ему удастся добиться, чтобы наказание Соломону ог­раничили денежным штрафом. И ему это удается!
— Если бы вы знали, — говорит еврей-присяжный, — че­го мне это стоило — уговорить всех на денежный штраф!
— Эти злодеи, конечно, хотели его посадить?
—  Если бы! Они все хотели, чтобы его признали неви­новным.

Киршбаум объявляет себя банкротом и умирает. Рав­вин в траурной речи говорит:
— Мы так много теряем с его уходом!
Один из присутствующих на похоронах шепчет другому:
— Я и не знал, что наш ребе тоже причастен к банкрот­ству!

—  Ответчик, ваше имя?
— Хаим Ицкович.
— Кто вы такой?
— Неудачник. Иначе бы я не стоял перед вами!

Грюна судят за скупку краденого.
—   Ну как я могу быть виновным? — оправдывается он. — Господин судья, я заплатил за товар десять гульде­нов. Знай я, что он краденый, я бы и трех за него не дал!

Леви, умирая, продает Кону своего белого коня всего за сто франков. Кон, растроганный, платит деньги и идет в конюшню, посмотреть покупку. И что он видит? Конь сдох! Кон, взбешенный, бежит к Леви; но тот тоже умер.
Тогда Кон идет в кафе и со слезами умиления расска­зывает:
—  Вы представляете — мой друг Леви перед смертью продал мне своего белого коня всего за сто франков! К со­жалению, конь мне не нужен. Я готов разыграть его по жре­бию: десять участников платят по десять франков, выиг­равший получает коня.
Счастливцем оказывается Рот. Он спешит в конюш­ню — и, вне себя от ярости, прибегает к Кону. Тот безро­потно отдает ему десять франков.
— А остальные? — спрашивает Рот.
Кон, разводя руками:
— Остальные же не выиграли коня!

Грюн и Блау сидят и пьют шнапс. Грюн вздыхает:
— Как прекрасно было, когда мы, два года назад, вчетве­ром, с Коном и Кацем, играли в бридж! Теперь Кон сидит за подделку векселя, а Кац — за контрабанду. В прошлом году мы втроем, с Френкелем, играли в скат. Френкель сбе­жал с кассой в Бразилию…
Блау вздыхает:
—  Боюсь, что в следующем году я буду в одиночестве раскладывать пасьянс…


Как скачать?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *