Лучшие еврейские анекдоты. Из еврейской жизни. Часть 4

Лучшие еврейские анекдоты. Из еврейской жизни. Часть 4Мойше сидит в вагоне и то и дело отмахивается, слов­но отгоняет от лица муху.
— Что это вы делаете? — удивленно спрашивает его по­путчик.
— Я рассказываю себе анекдоты, — объясняет Мойше, — и как вспомню, что этот анекдот я уже слышал, делаю себе отмашку.

— Мойше, с чего ты так смеешься?
— Горништ (да так, пустяки)! Я рассказал себе анекдот.

Евреи-коммивояжеры сидят в вагоне. Они уже расска­зали все анекдоты, которые знали. Стоит одному открыть рот, как все хором кричат: «Уже слышали!»
Вдруг им приходит в голову идея: записать и пронуме­ровать все известные им анекдоты. Так они и делают. Те­перь время от времени кто-нибудь называет номер — и все смеются.

Варианты. 1

В купе входит новый пассажир. Он долго слушает их цифровые упражнения и наконец просит объяснить ему суть игры. Идея ему нравится, он просматривает список анекдотов и весело выкрикивает:
— Двадцать семь!
Никто не смеется.
— Это же хороший анекдот! — говорит новенький.
—  Хороший-то он хороший, — признают остальные, — но надо уметь его рассказывать.

2

После того как новенький называет номер, наступает гробовая тишина.
— В чем дело? — удивляется новенький.
После долгой паузы один из пассажиров произносит укоризненно:
— Как же вы посмели рассказывать такой неприличный анекдот при даме?

— C Янкелем я больше не хочу иметь никаких дел. Го­ворят, его дочь водит шашни с каким-то шейгецом (парнем-неевреем).
— Ну что ты мелешь? У Янкеля вообще нет дочери!
— А это так важно? Хватит и того, что про Янкеля впол­не можно подумать — будь у него дочь, она вполне могла бы гулять с таким шейгецом.

— Ребе, я никак не могу взять в толк: почему когда ты приходишь к бедняку — он приветлив, поможет, чем может, а приходишь к богатому — он на тебя даже не глядит?
— Сейчас объясню. Подойди к окну: что ты видишь?
— Вижу женщину с ребенком, она ведет его за руку. Еще я вижу машину, она едет на рынок.
—  Хорошо. А теперь подойди к зеркалу. Что ты ви­дишь?
— Ну, ребе, что я могу тут увидеть? Только самого себя.
— Вот видишь, как получается. Окно сделано из стекла, и зеркало тоже из стекла. Но положи немного серебра на поверхность — и ты уже видишь только самого себя.

Еврей приходит к другу и видит на его письменном столе толстую рукопись.
— Что это такое? — спрашивает он.
— Моя новая книга.
— Такая большая?
— Разве это большая? Тут только первый том, а всего их будет шесть.
— Боже правый! И как же она будет называться?
— Я назвал ее «Воc иден зенен имштанд (на что способ­ны евреи)».

В Талмуде написано: «Эйзе ху гибор (кто есть ге­рой)?» — «Хаковеш эт йицро (тот, кто подавляет свои страсти)».
Восточноевропейские евреи видоизменили этот ответ: «Хаковеш а глайхвертл (тот, кто подавляет желание рас­сказать анекдот — смесь иврита и идиша)».

Три еврейские дамы в Америке разговаривают о том, сколько зарабатывают их сыновья.
— У моего сына текстильная фабрика, и он зарабатыва­ет сто тысяч долларов в год.
—  У моего сына магазин с двадцатью филиалами, и он зарабатывает двести тысяч долларов в год.
Третья дама скромно говорит:
— А мой сын зарабатывает только пять тысяч долларов в год.
— А чем он занимается?
— Он раввин.
Две дамы восклицают в один голос:
— Разве это профессия для еврейского мальчика?

Многие музыканты-виртуозы с мировым именем — это рус­ские евреи, и бедные еврейские эмигранты из России неред­ко считают, что, приложив некоторые усилия, их дети мог­ли бы добиться мировой славы.
«Карнеги-холл» — крупнейший концертный зал Нью-Йорка.
Бедная еврейка, судя по всему, недавно иммигрировав­шая из Восточной Европы, идет по улице Нью-Йорка с мальчиком, в руках у которого старая, сильно потрепанная скрипка. Прохожий обращается к ней:
— Прошу прощения, не скажете ли, как пройти в «Кар­неги-холл»?
— В «Карнеги-холл»? — переспрашивает она. — Нужно много упражняться, мистер, очень много упражняться!

Еврейка идет с маленьким мальчиком в «Карнеги-холл» и спрашивает у кассира:
— Сколько стоит билет на концерт Яши Хейфеца?
— От пяти долларов и выше, — отвечает кассир.
—  Вот видишь! — кричит она мальчику. — Так ты бу­дешь упражняться или нет?

Леви после долгих колебаний решил эмигрировать из Германии. Он приезжает в Лондон без гроша в кармане и вдруг видит элегантного господина, выходящего из две­рей великолепного особняка. Шофер в ливрее распахива­ет перед ним дверцу «кадиллака», господин уже хочет сесть в машину… Но разве это не его берлинский приятель Бреслауэр?
Леви бросается к господину:
— Бреслауэр, ты ли это?
— Да, я.
— А эта вилла принадлежит тебе?
— Да, мне.
— А «кадиллак»? И шофер?
— И это все мое.
— Какой же ты счастливчик!
Бреслауэр глубоко вздыхает:
—  Разве британец может быть счастлив после потери Индии?

Для чего еврею ноги? На обрезание его приносят, к хупе (под венец) привозят, к шиксе (любовнице-нееврейке) он приползает, на кладбище его несут на руках. Итак: для че­го еврею ноги?
Чтобы в случае чего было что взять в руки.
А для чего гою голова? Тфилин (коробочки с текстом молитвы, надеваемые на голову) он не надевает, пейсы не носит, мозгов у него тоже нет — ну для чего гою голова?
—  Как это так — для чего? У меня же шляпный мага­зин! Кому бы я продавал мои шляпы, если бы у гоев не бы­ло головы?

Негритянка в США купила себе каракулевую шубу. Подружки восхищаются, но сама она в сомнении:
— А я в ней не слишком похожа на еврейку?

Америка. Еврейская бабушка рассказывает детям сказку:
—  Вот так, дорогие дети, наша принцесса вышла замуж за симпатичного еврейского боя, и они жили долго и сча­стливо.

Из чего состоит старый еврей? Из двадцати пяти про­центов страха, двадцати пяти процентов духа противоре­чия, двадцати пяти процентов наглости, трех процентов сахара — остальные двадцать два процента определению не поддаются.

Грюн, Блау и Кон приходят в кошерный ресторан. Ос­талась лишь одна порция гуся. Они решают, что ее получит тот, кто расскажет самую большую ложь.
Кон начинает:
— Жил-был в Тарнополе учтивый кавалер…
Двое оставшихся хором кричат:
— Можешь заказывать себе гуся!

В Техническом университете Праги профессор прини­мает экзамен. Он спрашивает студента из Черновиц Нафтали Менухина:
— Скажите мне, господин студент, что такое константа?
— Как? Господин профессор не знает, что такое кон­станта?

Император Франц-Иосиф возвел во дворянство прези­дента венгерско-еврейского банка Лео Ланчи. Тот появля­ется во дворце Хофбург в новехоньком мундире венгерско­го дворянина, но по ошибке пристегивает саблю не с левой, а с правой стороны. В приемной к нему подходит адъютант императора и тихо говорит:
—  Господин президент, саблю полагается носить на де­биторской стороне мундира…

Старый еврей при смерти. Родные, собравшиеся у смертного одра, ведут себя очень шумно и назойливо. Вне­запно умирающий приподнимается на подушках и воскли­цает:
— Свои деньги вы получите, но подгонять себя я не поз­волю!

Слово «порец», от ивритского «бандит, разбойник», на иди­ше имеет два значения: 1) нееврей — владелец поместья, 2) любой элегантно и по-западному одетый мужнина.
Мамаша гуляет с малышом, и вдруг на главной улице тот хватается ручками за живот.
— Просто присядь в уголке! — говорит мать. Малыш присаживается, но тут же вскакивает:
— Сюда идет порец!
Мать всматривается в приближающегося мужчину и го­ворит:
—  Продолжай, Янкеле! Это всего лишь еврейский по­рец.

Мишпоха — семья, родня. У евреев благотворительность — всеобщая обязанность, и поддержка даже дальних родст­венников может стать весьма обременительной.
1
— Тате, я прочитал смешное слово — мишпоха. Это что-то съедобное?
— Нет, скорее рвотное.

2
— Ты знаешь, почему Моисей шел с евреями по пусты­не целых сорок лет? Потому что он стеснялся идти со всей мишпохой по дороге!

3
Еврейское проклятье и пожелание: «Чтоб тебе быть единственным богачом во всей мишпохе!»

4
—  Как жизнь?
— Отлично.
Как это так? У тебя что — совсем нет родственников?

Грюн впервые приезжает в Вену и просит Блау расска­зать ему, что представляет собой Зильберштейн.
—   Не имейте с ним никаких дел, — предупреждает Блау. — Это вор и мошенник!
Ближе к вечеру Грюн заходит в кафе и видит Блау, ко­торый доверительно беседует с Зильберштейном! Кон от­зывает Блау в сторонку:
—  Утром вы предостерегали меня, что, дескать, Зиль­берштейн вор и мошенник, а теперь вы сидите с ним за од­ним столиком?
— Такова Вена! — гордо говорит Блау.

—  Вы из Тарнополя? Знаете ли вы Шмуля Гольдхакера? Можете что-нибудь о нем сказать?
—  Таки да! Мы здесь одни, и я могу говорить открыто. Во-первых, была какая-то гадкая история с ним и офици­анткой, это стоило его папаше целого состояния. И это не единственная девица, не единственная неприятность. Во-вторых, его отец попробовал было взять его в дело, но ока­залось, что он еще и на руку нечист. А несколько недель на­зад за карточной игрой у него в кармане нашли пять тузов…
— Минуточку! Откуда вам известны такие подробности?
— Так я же с детства его ближайший друг!

Украинские леса. Семья Мойше боится за него, пото­му что ему приходится часто ездить, а на дорогах опасно. Наконец он поддается настойчивым уговорам родных и по­купает револьвер.
«Прекрасно, револьвер у меня есть, — размышляет Мойше. — А кто будет из него стрелять?»

В чем разница между коровой и евреем? Корову сначала выгоняют, а потом доят. А еврея снача­ла доят, а потом выгоняют.

Кон и Леви сидят в венской кофейне и читают газеты.
—  Смотри-ка — Этна начала действовать! — говорит Кон.
— Кто эта Этна?
— Это такой вулкан в Италии, он выбрасывает пламя. Леви, задумчиво:
— Для нас, евреев, это хорошо или плохо?

В лавку Лакрица приходит человек, кладет на прила­вок один шиллинг и говорит:
— Сегодня утром вы дали мне лишний шиллинг сдачи. «Сколько же я дал ему лишнего, — размышляет Лак­риц, — что он возвращает мне целый шиллинг!»

— Папа, что такое капитал и что такое труд?
—  Сейчас я тебе объясню. Если я возьму в долг у богача Зильберштейна сто рублей, то это капитал. Но если Зильберштейн попытается вернуть их себе, то это будет труд.

Лучше быть богатым, если только здоровье позволяет. А бедному — что за радость от болячек?

Старый Кон посылает сына в Париж, чтобы тот научил­ся там хорошим манерам. По возвращении, когда сын рас­сказывает о Париже всему семейству, отец вдруг чихает. Сын молчит. Отец опять чихает. Сын молчит. Отец чихает в третий раз, причем очень громко. Поскольку сын и теперь молчит, отец не может больше сдерживаться и говорит оби­женно:
— Я послал тебя в Париж, чтобы ты научился там хоро­шим манерам, — а ты не скажешь мне даже «будь здоров!» или «Бог в помощь!», когда я чихаю.
—  В Париже, — отвечает сын, — хоть ты лопни, тебе то­же ничего не скажут.

— Леви, какие на тебе роскошные носки!
— Натуральный шелк! — гордо отвечает Леви.
—  Твой отец тоже носил такие, только, правда, на спи­не (имеется в виду — как разносчик).

Приезжий еврей на улице обращается к местному еврею:
— Извините, не могли бы вы мне сказать, где живет реб Айзик?
— Айзик? Не знаю.
— Быть не может! Такой запоминающийся человек, су­тулый, говорит фальцетом…
—  Айзик — сутулый — говорит фальцетом… Нет, не знаю.
— Но ведь он здесь родился, вы должны его знать! Он еще ходит в замызганном халате и глаза у него слезятся.
— Айзик — сутулый — говорит фальцетом — замызган­ный — глаза слезятся… не знаю.
—  Попробуйте вспомнить, он определенно живет здесь! Его еще все называют «парех» (буквально — «парша», в пе­реносном смысле — выродок).
Местный житель, просияв:
— Так вот вы о ком! Конечно, Айзик-парех, кто ж его не знает. Я покажу вам, где он живет! Умный еврей, образо­ванный, из хорошей семьи…

Из отчета о поездке: «…И потом мы попали в гряз­ные закоулки, где иудаизм сохранился во всей своей чи­стоте».

Негр сидит в трамвае в Нью-Орлеане и читает еврей­скую газету. Белый еврей похлопывает его по плечу и ос­торожно спрашивает:
— Быть только негром — вам этого мало?

В субботу даже рвать цветы нельзя.
Жена советника коммерции Бирнбаума смотрит с ве­ранды в сад и видит, что ее маленькая дочка рвет цветы. Тогда она говорит с мягким упреком: — Брунгильда, сегодня же шабес!

На Ривьере. Кон выпил рюмку коньяка и зовет:
— Гарсон, счет!
— Пять франков, — отвечает официант по-французски. Кон:
— Мецие (в смысле — большое дело! дешевка!). Официант улыбается.
— Чему вы улыбаетесь, гарсон?
— Смешно, все немцы называют наш коньяк «Мецие»!

Химия — типично еврейская наука, потому что четыре важнейших элемента составляют имя Кон (COHN): С — углерод, О — кислород, Н — водород и N — азот.

Яков Бардак недоволен своей фамилией и подает про­шение о ее изменении, но получает отказ. И тут он узнает, что в Италии такие просьбы за определенную плату удов­летворяют запросто. Так, совсем незадолго до этого еврей­ский композитор Рубен Левенпферд получил разрешение изменить свое имя на Руджеро Леонкавалло. Яков едет в Италию, подает заявление, платит небольшую сумму и че­рез две недели получает ответ: ему разрешается изменить имя Яков Бардак на Джакомо Борделло.

Кон и Абелес сидят в кафе. Оба горестно вздыхают.
— Почему вы грустите? — спрашивает Кон.
— Я думаю о жизни, — отвечает Абелес.
— И до чего вы додумались?
— Что такое, в сущности, наша жизнь? Вот мы сидим с вами в кафе. Через несколько лет вы умрете, вас похоронят на кладбище, над вами вырастет трава, потом придет коро­ва, сожрет эту траву, переварит ее, опорожнится, а потом я приду на вашу могилу, увижу следы всего этого и скажу се­бе: «Да, как все-таки изменился господин Кон!»
Через какое-то время Абелес спрашивает Кона:
— А почему вы так грустны, господин Кон?
—  Я тоже задумался о жизни. Видите ли, что такое, в сущности, наша жизнь? Мы сидим с вами в кафе, господин Абелес, а через несколько лет вы умрете, вас похоронят на кладбище, над вами вырастет трава, корова придет и со­жрет эту траву, переварит ее, опорожнится, а потом я при­ду на вашу могилу и скажу себе: «А господин Абелес сов­сем не изменился, как был дерьмом, так и остался».

Некто приезжает в чужой город, чтобы навестить Ян­келя Оппенгейма. Он встречает на улице старого еврея с длинной бородой и спрашивает его:
—  Не могли бы вы мне сказать, где живет Янкель Оппенгейм?
Старик, оглаживая бороду:
— Янкель Оппенгейм? Нет, я такого не знаю.
Они расходятся. Вдруг старик оборачивается и кричит:
— Кто вам нужен — реб Янкель Оппенгейм? Да, конеч­но, реб Оппенгейм! Так это я! (Реб — это почетный ти­тул не только для раввинов, но для каждого уважаемого еврея.)

Гедали переселился из Касриловки в Киев и разбога­тел. К нему в гости приезжает друг юности, и Гедали ему рассказывает:
—  Мне живется хорошо. Утром встаю в десять, завтра­каю, немного работаю и лежу на веранде. Потом из теннис­ного клуба приходит моя дочь Татьяна, мы обедаем, и я опять отдыхаю на веранде.
Друг юности возвращается домой и рассказывает:
— Ну и разбогател он, скажу я вам! И стал таким арис­тократом! Его зовут уже не Гедали, а Григорий, его дочка Тойбеле превратилась в Татьяну, а его жену Ребекку теперь и вовсе зовут Верандой!

В начале двадцатого века в трансильванском городе Деш новый губернатор барон Банфи приказал представить ему еврейскую знать. Их звали Розенцвейг, Зелигман, Московиц и т.д. Барон сказал им:
—  Господа! Нехорошо, что вы носите непривычно зву­чащие фамилии. До следующей среды я жду от вас предло­жений, какие венгерские фамилии вы хотели бы носить в будущем.
Несколько дней спустя к губернатору явилась еврей­ская делегация и доложила:
—  Господин барон, из уважения к вашей выдающейся личности вся община решила поменять свои фамилии на Банфи!

Янкель Шмулович из Тарнополя разбогател в Вене и теперь хочет носить настоящую немецкую фамилию. После долгих переговоров с чиновниками он заявляет, что согла­сен отныне называться «Юлиус Шмид».
—Я взял себе новое имя, — рассказывает он своему ком­паньону.
— Ну и как же тебя теперь зовут?
—  Теперь у меня настоящее немецкое имя… Погоди-ка, я его забыл… Вот, вспомнил: «Шмулиус Йид»!

Директор театра:
— Мне кажется, у вас есть способности. Я попробую по­работать с вами. Как, вы сказали, вас зовут?
— Шмуль Брухбанд.
—  Послушайте, раз уж у вас такое имя, нужно взять се­бе псевдоним!
— Так это и есть псевдоним, господин директор!

к Конриду, директору нью-йоркской «Метрополитен-опера», пришел известный певец Розен. Конрид спрашива­ет иронически:
—  Где вы потеряли окончание «фельд» от вашей фами­лии?
— Там же, откуда вы взяли свой «рид»!

—  Разрешите представиться — Крон.
— Очень приятно. Аш. Вы тоже еврей?
— Нет, я католик.
— Хотел бы я знать, господин Крон, откуда взялось это «р» в вашей фамилии?
—  Отвечу, господин Аш: из вашей фамилии (по немец­ки Arsch — задница).

В купе четыре господина представляются друг другу.
— Меня зовут Крон.
— Меня зовут Кертес.
— Меня зовут Ковач.
Четвертый:
— Меня тоже зовут Кон.

У евреев в старые времена фамилий не было. Когда государ­ство стало их давать, то чиновники нередко забавлялись тем, что раздавали бедным евреям смешные имена (бога­тые могли спастись с помощью взятки).
Нафтали приходит домой из ведомства, выдающего па­спорта, совершенно убитым.
— Как нас теперь зовут? — интересуется жена.
— Швейслох.
—  Ой, гвалт! Ты не мог придумать что-нибудь попри­личнее?
—  Что значит «придумать»! Там же шайка бандитов! Только за то, чтобы добавить «в» (Scheissloch по-немецки «задний проход»), я заплатил им пятьдесят гульденов!

На почте, у окошка «до востребования».
— Нет ли для меня письма? Моя фамилия Леви.
— Это и так видно.

В суде.
— Свидетель, назовите ваше имя.
— Менухим Йонтеф.
— Профессия?
— Торгую старым платьем.
— Место жительства?
— Ломжа.
— Вероисповедание?
—  Господин судья, меня зовут Менухим Йонтеф, я тор­гую старым платьем, живу в Ломже — могу я быть гуситом?

— Ваше имя? Исаак Блюменталь.
— Религия?
— Такая же.

— Ваше имя?
— Абрам Леви.
— Вероисповедание?
— Вы умрете от смеха, господин судья: евангелическое!

Простые евреи из Восточной Европы при указании возра­ста обычно добавляют вежливое пожелание «до ста двадцати лет!».
Судья:
— Свидетель Канторович, сколько вам лет?
— Пятьдесят — до ста двадцати, ваше благородие.
— Это для меня слишком неопределенно. Прошу точнее!

Еврей — судебный заседатель:
—  Позвольте мне задать вопрос свидетелю. Свидетель Мандельбелаг — до ста двадцати лет! Сколько вам лет?
— Пятьдесят.

Раввин из маленького городка возвращается домой из Тарнополя. Напротив сидит молодой человек. Раввин раз­мышляет: «Сегодня пятница. Пока мы доедем до места, бу­дет семь часов вечера, никакими делами заниматься уже нельзя, значит, он едет по семейным причинам. Я знаю всех людей у нас в городке, наверное, он из тех, кто уехал рань­ше. Помню, был такой Мойше Пишер, он отправился в Берлин, там он назывался Моисей Вассерштраль. Потом, говорят, он переехал в Париж, и с тех пор о нем ничего не слышно».
Он обращается к молодому человеку:
— Извините, вы, случайно, не господин Делафонтен?
— Да, это я. Разве вы меня знаете?
— Что значит — знаю? Я вас вычислил!

Поезд в Перемышль. В купе сидят пожилой господин и молодой человек, которому не терпится завязать разго­вор. В конце концов молодой человек прибегает к старому приему и спрашивает:
— Простите, не могли бы вы сказать, который час?
Господин не отвечает. Так они проезжают одну станцию за другой. Молодой человек тщетно пытается разговорить своего попутчика. Они уже приближаются к Перемышлю. Молодой человек произносит с упреком:
—      Я вежливо спросил вас, который час, а вы мне так ни­чего и не ответили.
—      Дорогой мой, — отвечает тот, — я расскажу вам, что бы­ло бы, если бы я ответил, который час. Я сказал бы вам, что сейчас девять. А вы заметили бы, какие красивые у меня ча­сы. Я бы вам ответил: да, часы у меня дорогие. На это вы бы сказали, что раз я могу купить себе такие дорогие часы, зна­чит, дела у меня идут хорошо. Я бы согласился: да, дела идут хорошо. А вы бы спросили, какими именно делами я занима­юсь. Я бы ответил, что немножко торгую. Тогда бы вы спросили, где я живу, и я бы ответил, что в Перемышле. После этого вы бы поинтересовались, красивый ли у меня дом. Да, дом у меня красивый. Тогда вы захотели бы узнать, есть ли у меня семья. У меня одна дочь. И вы стали бы спрашивать, хороша ли она собой. Я бы ответил — да. Потом вы попросились бы ко мне в гости. И я сказал бы вам: пожалуйста, можете приходить. А потом вы попросили бы руки моей Эстер…
И теперь я вас спрашиваю: зачем мне нужен зять без часов?

В Тироле почти нет евреев. Поэтому вместо «мои дела идут неважно» там говорят: «Дела идут, как маца в Инс­бруке».

—  У вас вешалка на пиджаке торчит, как у какого-ни­будь выходца из Межерича, а брюки налезают на каблуки, как будто вы из Пинчева. Так откуда вы на самом деле?
— Ну, родом я из Межерича, а живу теперь в Пинчеве.

Два еврея встречаются на улице. Один из них спраши­вает:
— Как дела?
— Было бы здоровье!
— Ой, бисту а капцен (ну, ты и бедолага)!

Сын шамеса (синагогального служки) в Ямполе стал ак­тером бродячего театра. Когда он попадает на гастроли в родной город, на представление приходит его отец.
Сын декламирует:
— И я в Аркадии родился!
— Брехня! — кричит отец из зала. — В Ямполе он ро­дился!

Актриса декламирует:
— О матушка! Где же ты?
Один из зрителей кричит:
— На рынке, лук продает!

—  Говорят, тебе порядком досталось в Кобрине, прямо на рыночной площади.
— Кобрин! Тоже мне город!

— Говорят, ваша жена изменяет вам со всей Жмерин­кой.
— Подумаешь мне город — Жмеринка!

Польша. Трое беседуют в вагоне поезда:
— Вы откуда?
— Из Кротошина.
— У вас там много евреев?
— Так, тысяч семь.
— А гои тоже есть?
—Может быть, сотни три — сколько нужно улицы под­метать и пожары тушить.
Второй родом из Иновроцлава. Там все очень похоже.
— А вы откуда?
— Из Нью-Йорка. Большой город.
— А евреев там много?
— Ну, миллиона два.
— Чудеса! И гои имеются?
— Миллионов этак пять.
—  Боже правый, что за расточительность! Зачем вам столько пожарных?

—  Мориц, составь предложение со словом «фагот».
— Фагот (фар гот — «за Бога» на идише), царя и отече­ство!

—  Воровство, — объясняет учитель, — это кража чужо­го имущества… Мориц, ты меня не слушаешь!
— Да нет, я слушаю, господин учитель.
—  Тогда скажи, кем я буду, если украду у тебя из кар­мана одну марку?
— Фокусником, господин учитель!

Учитель объясняет, что Земля имеет форму шара.
—  Мориц, если ты станешь копать землю возле собора Святого Стефана, все глубже и глубже — куда ты в конце концов попадешь?
— В сумасшедший дом, господин учитель!

—  Мориц, если я положу на одну тарелку три яйца, а на другую — два, сколько всего получится?
— Все шутите, господин учитель! Вы же не курица, что­бы класть яйца!

Мориц переходит из еврейской школы в государствен­ную. Отец знакомит его с новым учителем и хвалит способ­ности своего отпрыска к арифметике.
—  Это мы сейчас проверим, — говорит учитель. — Мо­риц, если я куплю у твоего отца три четверти аршина сук­на на брюки по цене две трети талера — сколько я должен буду заплатить?
Задачка трудная, но Мориц не растерялся:
—   Такое дешевое сукно вам и покупать неприлично, господин учитель! Вы купите, конечно, сукно по два тале­ра за аршин. И на брюки при вашем росте вам понадобит­ся самое малое три аршина. Значит, шесть талеров…

— Мориц, правда ли, что у тебя есть брат-близнец?
— К сожалению, правда. Я родился на свет уже с конку­рентом!

Морицу исполняется год — он молчит. Потом два и три — молчит как рыба. Как родители ни стараются, ниче­го не выходит. В четыре года мама идет с Морицем к вра­чу. Тот ничего не находит. В пять лет отец идет с ним к зна­менитому профессору. Тот находит еще меньше.
Но как-то утром мама наливает ему какао, Мориц от­хлебывает из чашки и вопит:
— Ой, горячо! Так и обжечься можно!
Мама сияет:
— Мориц заговорил! Но почему же ты молчал пять лет?
А до сих пор не на что было жаловаться.

У Морица появилась маленькая сестренка. Отец решил объяснить сыну, как это произошло:
—  Представь себе, Мориц: к нам залетел аист и клюнул маму в ногу.
Мориц даже вскочил:
—  Боже правый! Что ж он, не видел, что женщина на сносях?

Мориц:
— Папа, как я появился на свет?
— Тебя принес нам аист.
— А тебя? А дедушку?
— Нас тоже принес аист.
Мориц пишет в школьном сочинении: «По свидетельст­ву моего отца, в нашей семье за последние три поколения отсутствовали половые сношения».

Школьникам предложено назвать животных.
— Зайчик, — говорит Ганс.
— Котик, — говорит Фриц.
—  Они называются «заяц» и «кот», — поправляет их учитель. — Зачем добавлять этот глупый уменьшительный суффикс? А теперь ты, Мориц, приведи пример.
— Кролик, господин учитель, и бросьте эти ваши штучки!

—  Возьмем пример из области финансов: как считать деньги. Мориц, тысяча франков под три процента на шесть месяцев — сколько денег получится?
— И это вы называете деньгами?

— Мориц, сколько получится, если от ста ты отнимешь пятьдесят один?
—  Тогда у меня получится контрольный пакет, госпо­дин учитель.

— Мориц, сколько получится, если к восьми прибавить семь?
— Марка пятьдесят.

— Мориц, — спрашивает учитель, — если я возьму взай­мы у твоего отца триста рублей и буду платить ему за это де­вять рублей в год, то сколько это выходит процентов?
— Двенадцать.
— Неправильно, только три процента. Не умеешь ты считать.
— Считать-то я умею, просто вы моего отца не знаете.

Классное сочинение на тему «Кошка». Мориц пишет: «Кошка бывает на кухне. А также на крыше, как когда. У нее бывает четыре котенка. А также шесть, как когда. Кош­ка бывает кошкой. Или котом, как когда».


Как скачать?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *