Лучшие еврейские анекдоты. В период Гитлера. Часть 2

В Вене после аншлюса. В уличной толпе штурмовик в форме наступает кому-то на ногу, тот отвечает ударом ку­лака. Другой пешеход, еврей, тоже отвешивает штурмови­ку пощечину. Общая суматоха, прибегает полицейский и спрашивает у первого пешехода:
— Какое право вы имеете бить по лицу штурмовика?
— Прошу прощения, ноге было так больно, что я ударил его машинально.
—  Ну ладно. А вы, еврей, что вы себе позволяете? Вас вообще никто не задевал.
—  Ну, я просто увидел, что лупят нациста, вот и поду­мал, что это опять разрешено.

В Вене при нацистах. Ночью в безлюдном переулке пьяный гой в высоких чинах, наваливается на робко жму­щегося к стенке Нафтали и бормочет:
— Вы — вы — вы еврей!
—  А вы кто такой? — спрашивает испуганный Нафта­ли. — Вы пьяны в доску!
— Что правда, то правда. Но к утру это пройдет.

В курортном городке Блау встречает на террасе кафе своего друга Грюна.
— Я живу в «Красном быке», — сообщает Грюн.
— Умоляю тебя, — ахает Блау, — ведь его хозяин — из­вестный нацист!
Грюн спешит к себе в отель и отказывается от номера.
— Вы чем-то недовольны, господин Грюн? — спрашива­ет хозяин.
—  Да нет, я был всем доволен, но мне сказали, что вы нацист.
— Что? — удивляется хозяин. — В разгар летнего сезо­на я вдруг возьму и стану нацистом?

Когда в Германии нацисты уже пришли к власти, а Польша еще была свободна, в польском поезде едут два гос­подина. Один из них пристально всматривается в лицо вто­рого и вдруг произносит:
— Извините, вы, случайно, не штурмбаннфюрер СС Кла­ус Гюнтер Циггевиц?
Второй господин медленно поднимает глаза и спраши­вает гнусавым голосом:
— Не кто ли я?

В гитлеровское время один еврей из Сенты (город в се­верной части Югославии, где жили фанатично набожные ортодоксальные евреи) едет в Берлин. В лапсердаке и ме­ховой шапке, он сходит с поезда на Ангальтском вокзале. Над ним посмеиваются. А он удивляется:
— В чем дело? Вы что, никогда югославов не видели?

Евреи, живущие в Китае, выглядят, как китайцы.
Кон бежал в Китай из Германии. Он приезжает в город к югу от Пекина, где живут местные евреи, и в субботу идет в синагогу. Рош а-кахал (глава общины) удивленно спраши­вает:
— Вы еврей?
– Да.
— Странно! Совсем не похожи.

В оккупированной немцами стране. Морозным утром с шести часов стоит длинная очередь перед булочной. В во­семь часов выходит пекарь и говорит:
— Хлеб будет позже, но не для евреев.
Евреи идут домой. Остальные продолжают ждать.
В десять пекарь вновь выходит на улицу и говорит:
— Хлеб будет позже и только для членов партии.
Часть людей уходит.
В двенадцать часов пекарь появляется вновь, чтобы объявить:
— Хлеб будет только для ветеранов партии.
На этот раз остаются лишь несколько человек.
В четыре часа пекарь выходит, делает партийно-поли­тический доклад и объясняет, что хлеба нет и не будет. По дороге домой один старый член партии говорит другому:
— Проклятые евреи всегда умеют устроиться! Уже с ут­ра сидят дома в тепле.

Прага, 1940 год. Приказы на отправку в концлагерь Терезин доставляли по ночам посыльные из еврейской общи­ны. В двери одного еврейского дома стучат поздно вечером.
— Кто там? — в ужасе спрашивает глава семьи.
В дверь опять сильно стучат:
— Гестапо! Открывайте!
—  У меня просто камень с души свалился, — говорит отец. — Я уже подумал было, что это кто-то из нашей об­щины…

В Терезине нацисты устроили гетто, условия содержания в котором были относительно гуманными. Именно этот ла­герь показывали обычно иностранным делегациям.
У еврея, только что доставленного в Терезин, лагерник со стажем спрашивает:
— Как вы думаете, где вы находитесь?
—  В концлагере с режимом, усиленным еврейским са­моуправлением.

В Терезине, где царил страшный голод, по рукам ходи­ла записка со следующим текстом: «Берегитесь брачного афериста! По лагерю бродит пожилой человек и пытается склонить женщин к заключению брака, называя себя пова­ром в бараке В1. Предупреждаем: он не повар, а всего-навсего бывший надворный советник из Вены, и работает он теперь в канцелярии».

Эта история действительно произошла в начале Вто­рой мировой войны в одном из лондонских призывных пунктов. Еврей-беженец из Германии решил пойти добро­вольцем в армию.
— Как ваше имя? — спрашивает его английский полков­ник.
— Вильгельм Адольф Дойч.
— Вы, наверно, немного преувеличиваете?

Пинкусу удалось бежать из гитлеровской Германии, и теперь он прогуливается по улицам Нью-Йорка. Здесь нет скамеек с надписью «Только для арийцев», нет учрежде­ний, на дверях которых написано «Вход только для евре­ев». С радостно бьющимся сердцем он заходит в лавку, что­бы купить фруктов.
— For juice (для сока)? — спрашивает продавщица.
Пинкус в ужасе восклицает:
—  Как, здесь тоже? (Он путает английские слова juice — «сок» и jews — «евреи», так как они произносятся одинаково.)

Кон приезжает в Нью-Йорк в гости к своему старинно­му другу Леви, тоже бежавшему из Германии.
— Леви, ты в своем уме, зачем ты повесил портрет Гит­лера?
— Чтобы утихла тоска по родине!

С великим трудом Койфману удалось эмигрировать в Англию. Самолет садится в аэропорту, Койфман подходит к двери и видит, что дождь льет как из ведра. Он воздева­ет руки к небу и говорит со вздохом:
— И ради такого климата мне пришлось отвалить такую кучу денег за разрешение!

Двое еврейских эмигрантов из Вены рассуждают о том, что будет через десять лет.
—  Я буду опять жить в Вене. И пойду со своей Ревек­кой гулять по Пратеру. А навстречу нам попадется старик в лохмотьях. Я гордо пройду мимо и скажу: «Смотри, Ре­векка, вон он идет, этот Гитлер!»
—  Я так и знал, что ты трус! Я тоже буду жить в Вене. Буду сидеть в кафе и читать газету. А прочитав, отклады­вать в сторону и брать в руки другую газету. Тут ко мне по­дойдет плохо одетый господин и робко попросит: «Сударь, эту газету можно взять?» А я едва взгляну на него и про­цежу сквозь зубы: «Вам — нельзя, господин Гитлер!»

Двое еврейских эмигрантов встречаются в верховьях Амазонки и обмениваются опытом работы.
—  Я ловлю змей, собираю их яд и везу его к устью ре­ки. Потом возвращаюсь сюда. Жить можно.
—  А я добываю сок каучуковых деревьев. Как наберу достаточно, отвожу к устью и возвращаюсь сюда. Жить можно.
— А что поделывает Меерсон?
— Он пустился в авантюру.
— То есть?
— Вернулся в Германию.

Двое эмигрируют. В том городе, куда они приехали, об­щина обещает им поддержку. Первый — врач, его устраи­вают санитаром в больницу. Второй говорит, что он кантор. Предлагать кантору грубую работу неудобно, и община на­значает ему небольшую пенсию. Но потом все же просит спеть в синагоге.
Кантор-самозванец в отчаянии прибегает к врачу:
—  Ой, что мне делать? Я же совсем не умею петь!
—  Сделай так: встань на возвышение, издай один-един­ственный звук и упади. Остальное я беру на себя.
Так все и происходит. Врач пробирается сквозь толпу, осматривает больного, щупает пульс и выпрямляется.
— Евреи, жить он будет. Но петь — никогда!

Еще один эмигрант. Чтобы не работать, он объявляет, что у него паралич.
— Ты с ума сошел? — спрашивает его друг. — Теперь, чтобы не прослыть обманщиком, тебе придется остаться паралитиком на всю жизнь!
— Еще чего! Если мне это дело разонравится, я поеду в Лурд (чудотворный источник, место паломничества у ка­толиков).

Трое эмигрантов встречаются в Нью-Йорке.
— Вы мне не поверите, — говорит первый, — но дома, в Берлине, у меня был самый большой в городе магазин го­тового платья.
— Вы мне не поверите, — говорит второй, — но дома, в Вене, я жил в княжеском дворце.
Третий, с карликовым пинчером на коленях, говорит:
— Что касается меня, то я и дома был таким же небохантом (бедолагой), как здесь. Но мой пинчер — вы не повери­те! — дома мой пинчер был сенбернаром.

Сразу после войны многие еврейские эмигранты в Ан­глии служили в армии и гражданской администрации. В парижских кафе висели объявления: «Просим наших анг­лийских гостей не так громко разговаривать по-немецки».

Вена, 1946 год. Возле Венской оперы разговаривают английский и американский офицеры. Мимо проходит французский майор. Англичанин, сквозь зубы:
— Ой, вот и Тейтельбаум опять в Вене!

Вторая мировая война закончилась. В венском кафе ев­рей требует газету «Фелькишер беобахтер». Официант от­вечает, что нацистских газет больше нет. Такая сценка повторяется ежедневно. В конце концов официант спраши­вает:
— Я вам каждый день говорю, что этой газеты больше не существует, так зачем же вы ее каждый раз спрашиваете?
—Для того и спрашиваю — чтобы слышать, что ее боль­ше нет!

Чтобы оградить бывшего члена нацистской партии Мюллера от возможных преследований, чиновник задает ему вопросы:
—  Были ли вы в заключении при Гитлере? Принадле­жали ли к движению Сопротивления? Приходилось ли вам испытывать какие-либо притеснения?
— Нет, — признается Мюллер, — мне тогда вполне при­лично жилось. Еды хватало, в погребе у меня было припря­тано неплохое вино…
— Вот и отлично! — восклицает чиновник. — Фройляйн, запишите: рядовой член нацистской партии Мюллер в го­ды нацизма прятал в своем погребе некоего Оппенгеймера (известная марка немецкого вина).

Двое бывших нацистов встречаются на улице.
— Как тебе живется?
— Ужасно! Я потерял работу. А ты как?
— У меня все неплохо.
— Как ты сумел?
— У меня в погребе спрятан богатый еврей, он дает мне деньги.
— Теперь? Через восемнадцать лет после войны?
— Но я же ему этого еще не сказал!

В начале шестидесятых годов в некоторых германских городах черносотенцы малевали на стенах синагог свасти­ки и антисемитские лозунги. Тогда же возник следующий анекдот:
Что такое храбрость? Это когда ты ночью крадешься с кистью в руках вдоль синагоги, а в пяти метрах от тебя — полицейский.
А что такое наглость? Это когда ты сам подходишь к по­лицейскому и спрашиваешь: «Как правильно написать сло­во «жид» — с «д» или «т» на конце?»

Кельн, 1946 год. Тюннес и Шель сидят за решеткой.
— Ты за что сидишь? — спрашивает Шель.
— Я написал: «Евреев — вон отсюда!»
— И где ты это написал?
— На синагоге. А ты за что сидишь?
— Я написал: «Евреев — сюда!»
— И где ты это написал?
— На газовом котле.

В чем разница между выражениями «свинские цены» и «еврейская свинья»?
Первое выражение можно произносить вслух.

После массовых убийств евреев, совершенных нацистами, органы юстиции в ФРГ строго наказывали за преступления на почве антисемитизма.
По автобану мчится шикарный «мерседес». Его пытает­ся обогнать «фольксваген», но при каждой попытке обгона водитель «мерседеса» нажимает на педаль газа и уходит от преследователя. Так происходит раз десять, но в конце кон­цов «фольксвагену» на каком-то перекрестке удается вы­рваться вперед. Водитель перегораживает путь «мерседесу», выходит из машины и спрашивает:
— Разрешите, пожалуйста, задать вопрос: вы еврей?
— Нет.
— Выходи, сволочь!

Лондон, 1946 год, квартал Swiss Cottage (он был засе­лен в основном еврейскими эмигрантами из Германии).
— Где вы родились, фрау Хирш?
— В Берлине. Но конечно же, в Британской зоне!

Трое немецких евреев в Тель-Авиве разговаривают о компенсациях.
—  Мне повезло, — говорит первый, — я выбрался отту­да еще в тридцать восьмом году. Я подал на компенсацию и кое-что получил, не всю сумму, но все равно неплохо.
—  А я, — говорит второй, — удрал еще в тридцать тре­тьем и тоже подал на компенсацию. Ну и что я получил? Какие-то гроши за утрату возможности профессиональной подготовки. Совсем немного, но все-таки…
—  Я эмигрировал в двадцать восьмом, — говорит тре­тий. — Этого ничем не компенсируешь.

В шестидесятых годах эмигрант Кон спешно пакует свои вещи: он возвращается в Германию.
— Вы решили уехать отсюда, господин Кон?
— Да, причем навсегда. Знаете, травля евреев опять на­чинается.
— Какая ерунда!
—  Нет, не ерунда. Один человек мне рассказал, что бу­дут бить евреев и велосипедистов.
— А велосипедистов-то за что?
—  Вот видите! Я же вам сказал, что опять начинается травля евреев!


Как скачать?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *