Старое еврейское остроумие

Если отвлечься от Хиви ха-Балхи, который представлял собой явление уникальное и остался непонятым даже сво­ими просвещенными современниками, то можно со всей определенностью сказать, что еврейский анекдот во всей своей глубине и остроте смог расцвести только в недавние времена. Ибо твердая, несокрушимая религиозность не да­ет остроумию возможности раскрыться, ограничивая его со всех сторон. Остроумие Талмуда заключено в очень узкие границы. Смысл Талмуда заключается в том, чтобы дать народу, рассеянному по всему миру, такие жесткие прави­ла существования, без которых он, лишенный собственно­го государства, распался бы и исчез. Евреев, сохранявших свою веру, такая перспектива очень страшила. Ибо еврей ожидает искупления не так, как христианин: для евреев ис­купление — не индивидуальный, но коллективный акт, в результате которого народ не погибнет, не рассеется, а вы­живет. Для этого необходимо было не просто уважение к законам Талмуда, но и до известной степени знание этих законов. В этих условиях грамотей, книжник пользуется самым искренним, высоким уважением и не может быть объектом насмешки. И уважение это возросло еще больше, когда положение евреев, которые вновь обрели свое госу­дарство, Государство Израиль, перестало быть положением изгоев; аристократического сословия у них никогда не бы­ло, зато сильный теократический настрой, свойственный всему народу и прежде, и в новейшее время, обеспечивал высочайшее почтение к ученым.

Так что если в Талмуде кто-то и высмеивается, то это не мудрый рабби, а глупец и невежда, который не может ус­воить законы религии. Нееврею такая твердая позиция мо­жет показаться жестокой по отношению к духовно слабым людям; однако эта твердость была одной из предпосылок выживания народа.

Для евреев было очень важно, чтобы и в изгнании у них всегда сохранялся ведущий слой ученых людей. Этих людей не просто почитали; слой этот сознательно культивировали с помощью соответствующей политики в сфере брачных от­ношений. Дети ученых заключали браки в основном между собой, а кроме того, ученые отбирали из народа все мало- мальски приметные дарования и принимали их — через ин­ститут брака — в свою среду. Для богатых же, чье богатство само по себе не заслуживало большого внимания, была боль­шая честь, если им удавалось принять в семью, в качестве зя­тя, образованного и одаренного молодого человека. Поэтому брак, заключаемый с помощью посредников (шадхенов), брак, над которым столько смеялись позже, в Новое время, в эпоху свободомыслия, в Средние века нигде не подвергал­ся осуждению и осмеянию. Да и посредничество в те време­на (в отличие от Нового времени) не рассматривалось как способ добывания денег.

В Талмуде высмеиваются и еретики, которые позже, в Новое время, привлекали к себе симпатии острословов. Кроме того, уже в Талмуде был образ, который как две кап­ли воды похож на Тиля Уленшпигеля: это Рабба-Бар-бар- Хана.

Настоящее половодье анекдотов и острот начинается у евреев Центральной и Восточной Европы на раннем эта­пе Нового времени. По-прежнему ни одна из этих острот не посягает на законы, предписываемые религией. Да, рас­сказчики нередко отваживаются на критику жестокого мира, жертвой которого евреи становятся снова и снова. И не важно, что даже жестокость эта — выражение Божь­ей воли, как, в конце концов, все, что в этом мире проис­ходит.

Если страдания становятся совсем невыносимыми, ве­рующие евреи находят спасение не в остроумии, а в мисти­ке. Твердые, бедуинского склада евреи — так называемые южные евреи — создали в позднем Средневековье матема­тически структурированную Каббалу; «мягкие» восточ­ноевропейские евреи в XVIII веке на Украине пошли в сто­рону мистики — мистики смирения, которая и составляет суть хасидизма.

Мы уже говорили, что еврейская мистика, и в первом, и во втором ее варианте, ищет путь к спасению в русле коллективного бытия. Обе ее формы, столь непохожие од­на на другую, опираются на талмудическую теорию о «хевлей машиах», приходе Мессии: событие это должно пред­шествовать окончанию времен. В соответствии с этим краеугольным камнем еврейской религиозности и еврей­ского мироощущения страдание — не бессмысленно: оно есть условие спасения, условие, без которого явление Мес­сии невозможно. Это убеждение настолько определяет все мировосприятие евреев, что любые испытания, которые на них обрушиваются, даже гитлеровский геноцид, верующие евреи тоже называли, ничтоже сумняшеся, «хевлей ма­шиах».

Если вынести эту общую черту за скобки, то едва ли можно представить себе большее различие, чем то, которое существует между Каббалой и хасидизмом. В методическом плане Каббала опирается на тот факт, что в ивритской пись­менности буквы и цифры идентичны. Каббалист вычисля­ет числовое значение особенно важных мест Библии, затем, производя различные операции с полученным результатом, пытается раскрыть конечные тайны мироздания.

К подобной головоломной акробатике ума хасидизм восточноевропейских евреев никакого отношения не име­ет. Хасиды, в отличие от каббалистов Андалузии и Южной Франции, не связаны своим происхождением с хозяйствен­ной и духовной элитой еврейского народа. Первые хасиды были скорее маленькие люди, бедняки, потомки тех, кто выжил после страшных погромов, произведенных по ука­занию гетмана Хмельницкого на Украине в XVIII веке. Эти погромы едва ли не до основания уничтожили образован­ный слой евреев — по той простой причине, что этот слой представлял одно целое со слоем финансовым. Так что те, кто выжил, представляли собой нищий пролетариат, не об­ладающий особыми способностями и желанием углублять­ся в лабиринты умозаключений Талмуда или в каббалис­тические спекуляции. Эти люди, беспомощные, влачившие полуголодное существование, нуждались прежде всего в моральной поддержке, которую они искали — и находи­ли — у рабби-чудотворцев, цадиков (цадик — праведник, святой). Можно сказать, что это явление того же порядка, что и, в прежние времена, переход бедных и необразован­ных евреев в христианство.

Первые цадики, наивные и простодушные, вместе с их последователями, верящими в чудеса (хотя сама по себе эта вера была какой угодно, только не смешной), и стали излюбленным объектом ядовитых острот образованных миснагедов (противников хасидизма). Насмешки лишь росли по мере того, как хасидизм постепенно утрачивал свою чистоту, а «трон» цадика становился наследуемым, переходя часто к сыну или зятю, которые сознательно ис­пользовали суеверность паствы для собственного обогаще­ния.

Конечно, каббалистический метод толкования священ­ных текстов тоже служил благодарным предметом для ев­рейского остроумия. Только при этом нужно заметить, что остроты из этой области очень трудно перевести так, что­бы они были понятны и тем, кто не сведущ в иудаистике. Однако некоторые примеры такого рода в этот сборник включены.

Путь от туманной легенды до язвительной остроты или анекдота сам по себе довольно велик. Тем не менее оба эти феномена, анекдот и легенда, принадлежат исключительно к духовной сфере восточноевропейского еврейства, образуя как бы полярные точки, между которыми простирается его духовная и душевная жизнь. И чем ближе мы подходим к нашему времени, тем чаще случается, что наивная легенда переходит в горькую насмешку, хотя и не превращается яв­но в анекдот. Один пример:

Бедный ребе отдает бездельнику последние копейки.

—  Зачем ты отдаешь наши последние деньги такому человеку? — кричит ребецн (жена раввина).

—     Если Бог проявил свою любовь, подарив ему жизнь, — говорит ребе, — то как я могу не любить его и не давать ему деньги?

Уже в этой, исходной, форме легенды избыточность сми­рения и самопожертвования заставляет насторожиться. Однако полнокровная и острая критика такой позиции ста­новится вполне очевидной, только когда легенда трансфор­мировалась в современный анекдот. Теперь раввин отвечает:

— По-твоему, я должен быть более разборчивым, чем Бог? Посмотри, кому Он дает деньги!

Но разумеется, старое еврейское остроумие берет под прицел не только каббалу и хасидизм. Так, существует бес­численное количество острот и анекдотов про бедных иешиве-бохеров, студентов-талмудистов, которые как бу­дущие ученые-богословы пользуются особым вниманием в общине. Их регулярно приглашают в еврейские дома на обеды, и многие из них становятся обузой для хозяев из-за своей наглости и прожорливости. Для жителей городов и местечек они были порой настоящим кошмаром — точно так же, как бродячие студенты-теологи нееврейского мира в Средневековье.

В многочисленных остротах высмеиваются профессио­нальные умственные сдвиги еврейских кучеров, торговцев, ремесленников, шинкарей. Объектом насмешки становится богатый скряга и, одновременно с ним, бедный попрошай­ка, который в традиционном еврейском мире действитель­но может стать очень назойливым. Моисеевы законы не просто провозглашают любовь к ближнему в общей и, сле­довательно, не слишком обязывающей форме, но точно предписывают, что полагается вдовам, мудрецам, беднякам, всем, кто обделен судьбой. Строгие социальные законы, за­крепленные традицией, не только дают просителю возмож­ность одолевать попрошайничеством состоятельного еди­новерца, но и прямо поощряют к этому.

Уже в старинном еврейском остроумии высмеивается не столько жестокий мир в целом, сколько отдельные его типажи: помещики, мужики, грубые полицейские, безжало­стные военные. Кроме того, есть много старинных анекдо­тов на тему споров между раввинами и священнослужите­лями-христианами, из которых конечно же победителем всегда выходит раввин. Подобные споры в Средневековье действительно были в порядке вещей, и часто раввины в са­мом деле превосходили священников и по эрудиции, и по уровню духовной зрелости. Вот только побеждать они не побеждали, так как им запрещалось использовать свои зна­ния в диспутах. И, кроме того, иногда они противостояли своим бывшим единоверцам, принявшим крещение, кото­рые, естественно, были столь же осведомлены в Талмуде, как и они сами.

Этот духовный уровень, правда, пока что встречает у ев­реев, как уже было сказано, безусловное уважение, даже восхищение. Зато распространенной мишенью для насме­шек становятся так называемые магиды, странствующие проповедники.

Их образ жизни и роль до конца понятны лишь в кон­тексте особенностей еврейской религиозной жизни. Если у христиан священник — одновременно и проповедник, то раввин проповедником не был. Правда, он стал им позже, во времена так называемых евреев-реформаторов, которые свое стремление ассимилироваться, приблизиться к фор­мам христианского культа почти всегда сочетали с под­черкнутым игнорированием иудаистских форм, чем навле­кали на себя презрение высокообразованных ортодоксов, прежде всего восточноевропейских. Роль раввина заключа­лась прежде всего в том, чтобы выносить решения в труд­ных вопросах, связанных с ритуалами и законами религии, а также в общих правовых вопросах (к которым он подхо­дил с позиций талмудического права). Если уж он высту­пал с чем-то вроде проповеди, то это был скорее высоко­ученый трактат, предназначенный для слуха избранных знатоков темы.

Что касается необразованных евреев и женщин-евреек, то к их услугам всегда был магид — наивный, не очень об­разованный, но общающийся с ними в доступной, популяр­ной форме. Многие магиды по праву пользовались общей любовью и авторитетом. Однако нередко их невежество приводило к тому, что они становились излюбленным объ­ектом для острот и анекдотов.

Еврейское остроумие и арго

Максимального разнообразия, наибольшей глубины и ос­троты еврейский анекдот достигает лишь в двадцатое сто­летие. Теперь он нередко становится и кощунствующим. Точнее: таким он становится в отдельных своих вариантах, а именно в тех, что нашпигованы словообразованиями, взятыми из идиш-арго, тайного языка немецких воров и бродяг. Тайный этот язык (что поражает прежде всего) гу­сто нашпигован гебраизмами. Правда, евреи, по большому счету, в этом не виноваты. В Германии, вплоть до недавне­го времени, для них практически были закрыты все про­фессии, кроме старьевщиков и ростовщиков. Воры и бро­дяги усваивали лексику иврита — через идиш — на больших дорогах, общаясь с такими же бродягами, торгов­цами-евреями.

Однако время от времени и небольшим группам самих евреев приходилось спасаться от преследований не в мис­тических умопостроениях, а в лесах, у разбойников, пока­зывая тем самым, что религию отцов и готовность к муче­ничеству они ценят не слишком высоко. Делая такой выбор, эти евреи становились, если угодно, экзистенциали­стами с большой дороги. И горькая, богохульная их этика находила отражение в словах и выражениях, которыми они обогащали тайный язык своих необразованных сотоварищей-неевреев.

Достаточно будет одного-единственного примера. Сло­во «мезуза» означает на идише маленькую коробочку с фрагментом библейского текста. Коробочка эта висит на косяке двери каждого еврейского дома, и благочестивые ев­реи целуют ее всякий раз, переступая порог. А вот на во­ровском арго «мезуза» означает девицу легкого поведения. Аналогия очевидна: девица также стоит у двери, и каждый прохожий может потрогать и поцеловать ее. Как очевидно и шутливо-кощунственное переосмысление культового по­нятия.

Как скачать?

Tags: еврейеврейскоеостроумиераввинстатьяТалмудхасидюмор