Хаим-Нахман Бялик (1873 — 1934)
Родился Х.-Н. Бялик в Волынской губернии в семье надсмотрщика на лесоучастке. Воспитывал его дед, который привил ему любовь к родному языку и дал возможность получить религиозное образование. Тайком от деда и религиозных учителей мальчик изучает светские книги, русский и немецкий языки. Жажда знаний, стремление к самовыражению приводят его к литературному творчеству, и в семнадцать лет он уже автор вполне профессиональных стихов. Его тянет в большой мир, и он уезжает в Одессу — город, бывший в то время крупным центром еврейской культуры. Кажется, все складывается хорошо — публикуется стихотворение «К птице» («Эл аципойр») появляются друзья и наставники, однако смерть деда заставляет поэта все это оставить. Только через четыре года Х.-Н.Бялик вновь возвращается в Одессу, но к этому времени он уже другой — у него есть жизненный опыт, он уже вполне зрелый человек. В 1902 г. выходит его первый сборник стихов, в 1903 г. после Кишиневского погрома, всколыхнувшего всю Россию, он пишет знаменитое стихотворение «Над бойней» («Ал хашхита») а затем «Сказание о погроме». В 1908 г. выходит полное собрание его стихов, в котором он выступает как реформатор иврита, поэт-публицист и поэт-лирик. Его жизнь — как ураган. Он гневно обличает евреев за их пассивность и рабскую психологию, восторгается красотами природы, пишет статьи о еврейском языке и его значении, работает над сборниками рассказов и народных легенд, переводит на иврит Сервантеса и Шиллера, как будто нет ни революции, ни гражданской войны. Но в 1921 г. он осознает реальность, понимает, что в Советской России ивритской культуре не жить, и уезжает в Берлин. Через четыре года Х.-Н.Бялик переселяется в Тель-Авив, где занимается издательской деятельностью, пишет стихи для детей. День его смерти стал днем национального траура.
Я. Либерман
К ПТИЦЕ
Перевод Я.Либермана
Мир тебе, птица, ты снова вернулась,
К окну моему издалёка.
Как сердце мое по тебе стосковалось,
Как было ему одиноко!
Спой-расскажи мне, моя дорогая,
О грезах людских и мечтаньях.
Ужель даже в теплых и ласковых странах
Живут и плодятся страданья?
Встречала ли ты моих братьев в Сионе
И нет ли мне вести-привета?
Им счастье даровано, мне – боль и беды,
Но знают ли братья об этом?
Но знают ли, сколько противников злобных
Стеною меня окружает?
Спой же мне, птица, о крае, где вечно
Осень не наступает.
Не шлют ли привет мне плоды молодые,
В долинах набравшие силы?
Утешен ли старец Сион иль, как прежде, –
Руины ему да могилы?
Шарона земля и Ливана вершины –
Дают ли душистую мирру?
Проснулся ль отец кипарисов и кедров,
Являя красу всему миру?
Роса на Хермоне , как жемчуг, ложится
Или слезами сочится?
Струится ли светлый поток Иордана,
Высится ль гор вереница?
Спускаются ль с неба тяжелые тучи,
Предвестники горя-печали?
Спой, птица, о крае, где пращуры наши
Жизнь и смерть познали.
Не вянут ли мирты, взращенные мною ,
Как сам я теперь увядаю?
Когда-то и я был цветущим и сильным,
О том лишь, увы, вспоминаю.
О чем шепчут листья кустов придорожных,
Ответь-расскажи, моя птица;
О давних изгнаньях, о новых надеждах
На то, что страна возродится?
А братья мои, те, что пашут и сеют,
Какие поют они песни?
Обресть бы мне крылья и перенестись бы
В край роз и миндаля чудесный!
А что расскажу тебе я, моя птица?
В чем ты ожидаешь признанья?
Не песни, а плач от меня ты услышишь,
Стоны и причитанья.
Поведаю я всем известную повесть
О тяжкой судьбе на чужбине,
О бедах несчетных былых и грядущих,
О зле, торжествующем ныне…
Оставь же меня и лети, дорогая,
В пустыню лети или в горы.
Для пения создана ты, не для плача,
Для счастья, а не для позора.
Не стон наш с тобою излечит больного,
Не он зарастит мою рану.
От слез только сердце, как мятые травы,
Глаза застилает туманом.
Кончаются слезы – нет больше надежды,
Но боль – без конца, без начала:
Мир тебе, птица, и дай Бог, чтоб радость
В песне твоей звучала.
БЛАГОСЛОВЕНИЕ НАРОДА
Перевод Я.Либермана
Мои братья, да будут сильны ваши руки
Землю родную обнявшие нежно!
Да возвысят ваш дух песен пахаря звуки
С вами сегодня народа надежда!
Нам дороги ваши упорство и вера,
Слезы и пот на измученных лицах.
Подобно росе на заре, непомерны,
Вновь они нам помогают родиться.
Навеки святыми останутся слезы,
В жертвенный кубок излитые вами,
И каждая капелька пота, как роза,
Полная крови, добытой шипами.
Пускай вы лишь первые камни сложили,
Труд ваш никто не сочтет бесполезным.
Дорогу в грядущее вы обнажили –
К светлому дому под кровлей железной.
Терпеньем богаты, мы просим: неспешно,
Но навсегда возводите строенье.
И будет: мы – малый народ, но безбрежны
Толпы, глядящих на нас с удивленьем.
Отставшие, что ж вы ряды растянули?
Разве рабы вы, Израиля дети?
Сомкнитесь друг с другом, что спины согнули?
Станьте тверды, как никто в целом свете!
Довольно скорбеть! Что с того, что нас мало?
Пусть перед вами предстанут герои!
Со дней Зрубавела земля не видала,
Чтобы вершил наш Иаков такое!
Позор тем, кто числит свой труд благородней!
Камень на камень, ступень за ступенью!
И громом раскатится слово Господне:
Встань и взойди ! Вот твой путь во спасенье!
ИЗ ПЕСЕН ЛЕТА
Перевод Я.Либермана
Мой друг и товарищ милый,
Уже целых три недели
Дожди разъедают мне душу,
Совсем они нас одолели.
Как только горячий таммуз
Достиг своей середины,
Сменило обличие лето,
Прорвалась небес паутина.
Ох, как надоел мне нудный,
Назойливый дождь без просвета
Стучит и стучит он мне в уши,
Когда же кончится это!
Бренчит по соломе на крыше
И окна приоткрывает.
И к скорби земли несчастной
Мою тоску добавляет.
Хлеба промокшие гнутся
В дождями напоенном поле,
Колосьями клонятся долу,
Как сирота от злой доли.
Деревья, налитые влагой,
Уныло ветвями качают.
Как будто от горькой печали
С них капли-слезинки стекают.
В блестящие гладкие струйки
Сбегаются капельки эти,
Вонзаются копьями в землю,
Мгновенье – и нет их на свете.
Мой друг, я, конечно же, знаю,
Во благо дожди в это время.
Жнецу они шепчут: «Уж скоро!»,
Колосьям: «Да зреет в вас семя!»
Я знаю, что хлеб, как награда,
Даруется смертному небом,
Как доброе слово Господне,
За то, что ленивым он не был.
Что станут прозрачными гроздья
В зеленых лесах винограда,
Лишь сбудутся их упованья
И дождь принесет им прохладу.
Что нежности много и ласки
Земля может дать своим детям,
Когда ее груди налиты
Дождинок искрящимся светом.
Что снова покажется Солнце;
Наполнив живительным соком
И груши с желтеющей кожей,
И яблоки с розовым боком.
Но жаль мне, как было когда-то
В весенние дни первоцвета;
Что красота быстротечна.
С дождями кончается лето.
ЛЕТО УМИРАЕТ
Перевод С.Липкина
Пред смертью лето ярко увядает,
Кровь пурпура горит над самым краем
Туч предвечерних, листья опадают
И шепчут: «Умираем, умираем».
И сад осиротел, и лишь блуждают
Печальные мечтатели без цели,
И ласточкам последним сострадают
И шепчут: «Улетели, улетели».
Осиротело сердце. Вот и осень
С вопросом приближается к окошку:
«Ты обувь починил? Пальто заштопал?
Готовь дрова и запасай картошку!»
ПОСЛЕДНИЙ
Перевод З.Жаботинского
Всех их ветер умчал к свету, солнцу, теплу,
Песня жизни взманила, нова, незнакома;
Я остался один, позабытый в углу
Опустелого Божьего дома.
И мне чудилась дрожь чьих-то крыл в тишине
Трепет раненых крыл позабытой Святыни,
И я знал: то трепещет она обо мне,
О последнем, единственном сыне…
Всюду изгнана, нет ей угла на земле,
Кроме старой и темной, молитвенной школы, –
И забилась; сюда, и делил я во мгле
С ней приют, невеселый.
И когда, истомив над строками глаза,
Я тянулся к окошку, на свет из темницы,
Она никла ко мне, и катилась слеза
На святые страницы.
Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне,
Словно пряча крылом от какого-то рока:
«Всех их ветер унес, все в иной стороне,
Я одна… одинока…»,
И в беззвучном рыданьи, в упреке без слов,
В этой жгучей слезе от незримого взора
Был последний, аккорд скорбной песни веков,
И мольба о пощаде, и, страх приговора…
* * *
Перевод З.Жаботинского
Как сухая трава, как поверженный дуб,
Так погиб мой народ – истлевающий труп.
Прогремел для него Божий голос с высот
И не внял, и не встал, и не дрогнул народ,
Не проснулся в нем лев, не воскрес исполин,
И не вспрянул в ответ ни один, ни один…
И когда, живы духом, из дальней земли
На Господний призыв ваши братья пришли
Не сбежался навстречу борцам у ворот
Весь, от моря до моря, ликуя, народ,
И для верных своих не нашлось у него
Ни пожатья руки, ни кивка, ничего…
В шумной давке глупцов пред чужим алтарем
Утонул Божий голос, заглох Его гром.
И, поруган плевками холопских потех.
Замер Божий глагол под раскатистый смех…
Так истлел мой народ, стал, как жалкая пыль,
Обнищал, и иссох, и рассыпался в гниль.
Не родится меж вами, в день кары большой,
Муж деяний и жизни, с великой душой,
Чей огонь проникал бы, как молния, в грудь,
И глаза, как звезда, озарили ваш путь, –
Рыцарь правды и грезы и дерзкой борьбы,
С беззаветной враждой против рабьей судьбы –
И с великой, как скорбь, и огромной, как срам,
И, как море, бездонною жалостью к вам,
Чтоб ярилась, бушуя, в нем буря Любви,
И клубился пожар ненасытный в крови,
И над вами гремел его голос сквозь тьму:
Подымись! Созидай! –
Не родиться ему…
Так погиб мой народ… Срама жаждет он сам,
Нет опоры стопе, нет мерила делам.
Сбились люди с дороги, устали бродить,
И пропала в веках путеводная нить.
Рождены под бичом и бичом вскормлены,
Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?
В черной яме чужбин копошася на дне,
Воспарит ли душа над заботой о дне,
Возвестит ли рассвет, возведет ли престол,
Завещает ли веку великий глагол?
Раб уснул и отвык пробуждаться на клич,
Подымают его только палка да бич.
Мох на камне руин, лист увядший в лесу
Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.
Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,
Не проснется мертвец, и не двинется труп…
НАД БОЙНЕЙ
Перевод З.Жаботинского
Это же стихотворение в переводе В.Брюсова
Небеса! Если в вас, в глубине синевы,
Еще жив. старый Бог на престоле
И лишь мне он незрим, – то молитесь хоть вы
О моей окровавленной доле!
У меня больше нет ни молитвы в груди,
Ни в руках моих сил, ни надежд впереди…
О, доколе, доколе, доколе?
Ищешь горло, палач? На! Свой нож приготовь,
Режь, как пса, и не думай о страхе:
Кто и что я? Сам Бог разрешил мою кровь,
В целом мире я – будто на плахе.
Брызни, кровь моя, лей, заливая поля,
Чтоб осталась навеки, навеки земля,
Как палач, в этой красной рубахе…
Если есть Высший Суд – да свершится тотчас!
Если ж я в черных муках исчезну,
И тогда он придет, слишком поздно для нас, –
То да рухнет престол его в бездну,
Да сгниет ваше небо, кровавая грязь,
И убийцы под ним да живут, веселясь
И глумясь над Десницей возмездной…
И проклятье тому, кто поет нам про месть!
Мести нет, слишком страшны страданья:
Как за детскую кровь казнь отмерить и счесть?
Сатана б не нашел воздаянья…
Пусть сочится та кровь неотмщенная в ад,
И да роет во тьме, и да точит, как яд,
Разъедая столпы мирозданья…
* * *
Приюти меня под крылышком,
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой.
Наклонись тихонько в сумерки,
Буду жаловаться я;
Говорят, есть в мире молодость –
Где же молодость моя?
И еще поверю шепотом:
И во мне горела кровь;
Говорят, любовь нам велена –
Где и что она, любовь?
Звезды лгали; сон пригрезился
И не стало и его;
Ничего мне не осталося,
Ничего.
Приюти меня под крылышком.
Будь мне мамой и сестрой,
На груди твоей разбитые
Сны-мечты мои укрой…
ЗА МОРЕМ
Перевод Б.Камянова
Есть в дальних морях
Островов череда,
Известна лишь птицам
Дорога туда.
Из чистого золота
Те острова,
Но как к ним добраться
Не знает молва.
На тех островах
Безмятежно живет
Народ великанов –
Могучий народ.
Нет в мире народа
Честней и мудрей,
И царь их умнее
Всех прочих царей
Заморские дива
В садах мудрецов
Там райские птицы
Выводят птенцов
Есть в дальних морях
Островов череда,
Известна лишь птицам
Дорога туда.
В ПОЛЕ
(Перевод В.Жаботинского)
Не птицею, вольно и гордо раскинувшей смелые крылья, –
Не львом, раздробившим затворы в стремленьи к пустыням и воле, –
Собакой, побитой собакой, стыдясь своего же бессилья,
Бежал я сегодня далёко в широкое чистое поле.
И полем иду я и внемлю беседе меж Богом и нивой,
И слышу под ласками ветра все шорохи гордого стебля,
Узоры таинственной дрожи, напев тишины говорливой
И грёзу, что грезят колосья, тяжелые космы колебля.
Уйду я глубоко и скроюсь, зароюсь в лепечущий колос,
Сольюсь и отдамся в истоме волненью могучего жита;
В далеком молчании леса учую загадочный голос,
И станет великая тайна и мне на мгновенье открыта.
И кинусь на влажную землю, прильну и приникну, рыдая,
И стану пытать я печально у лона праматери вечной:
Скажи мне, о мать и царица, скажи мне, родная, святая,
Зачем и меня не вскормила ты грудью живительно-млечной?
Все тихо. На западе солнце склонилося к горному краю, –
И стебли меня, как родного, как будто бы с ними же рос я,
Укутали нежною тенью, и в ней я неслышно ступаю –
И небо вверху надо мною, да справа и слева колосья.
И тучки по синему небу плывут-расплываются, тая,
И крадутся тени по ниве, исполнены медленной лени;
Но миг – и рассеется тучка, и нива блестит, золотая,
И дремлет под ласками ветра, и грезит в игре светотени…
Вдруг повеяло вихрем, пронеслася прохлада,
Встрепенулись колосья, наклонились глубоко –
И шумя побежали, словно робкое стадо,
Побежали далеко-далеко.
Побежали в долину, прокатились как волны,
Рокоча докатились до зеленого бора,
И разлился невнятно, светлой радости полный,
Бодрый шум золотого простора.
Что бежите, колосья, и куда, золотые?
Саранчой что шумите в беззаботном разгуле?
Отчего засверкали ваши брови густые,
Мотыльков легкокрылых спугнули?
Не вдогонку ль несетесь сизых тучек и тени,
В синий край, где раздолье, ширь и вольная воля?
Или мчитесь в отчизну сонных грез и видений,
О, колосья широкого поля?
Но вихрь улетел, и колосья забыли мгновенье испуга,
И замер взволнованный ропот тревожно-веселого гула, –
А в сердце моем зашумела другая жестокая вьюга,
Уснувшую боль разбудила, угасшее пламя раздула.
Как нищий, стою перед нивой, веселой, могучей, богатой,
И мучусь своей нищетою, и сердце так шепчет упорно:
Не я вас, колосья, взлелеял, не я в вашем поле оратай,
Не я ваши зерна посеял, не мне и собрать ваши зерна.
Жемчужными каплями пота не я поливал эту ниву,
Не я призывал на побеги дожди с благодатного неба,
Не я приходил улыбаться их росту, подъему, наливу,
И песня моя не раздастся в день жатвы обильного хлеба …
И все ж я люблю тебя, нива, и в сердце, тобою согретом,
Мне вспомнились пахари-братья на нивах моей Палестины,
Что в это мгновенье, быть может, и мне отвечают приветом
На мой молчаливый, но страстный привет из далекой чужбины.
1894
* * *
(Перевод Л.Яффе)
Привет вам, родимые, где бы вы ни были,
Вам, сохранившим к отчизне любовь!
Народ возрождайте, спасайте от гибели,
Стяг наш упавший воздвигните вновь!…
Нам дороги в нашей борьбе возродительной
Слезы и пот ваш на ниве родной, –
Упали их капли росою живительной
В душу, убитую рабством и тьмой.
Пусть вами лишь первые камни положены, –
Верьте, он был не напрасен, ваш труд, –
По славной дороге, впервые проложенной,
Дальше отважно другие пойдут.
Под гнетом вражды и презрения злобного
Вера горит путеводным огнем, –
Со дней Зерубавела дела подобного
Мы не ковали в скитаньи своем!…
1894
У ПОРОГА
(Отрывок)
(Перевод В.Жаботинского)
Дальше, о скитальцы, бодрыми рядами!
Путь еще не кончен, бой еще пред вами.
Свершены блужданья по глухой пустыне:
Новая дорога стелется вам ныне.
Сорок лет скитаний – зной, пески, граниты;
Пали мириады, пали незарыты-
Пусть: они родились в рабстве Мицраима –
И рабами пали. Не жалей их. Мимо!
Пусть гниют, обнявши то, что сердцу мило, –
Тюк своих пожитков, принесенных с Нила;
Пусть им снится рабство, с чесноком и луком,
И горшками мяса, и гусиным туком.
И поделит коршун с бурею пустыни
Жалкий прах последних из сынов рабыни.
Сладко будет солнцу озлатить впервые
Целый род свободных, не склонявших выи, –
И впервые взглянет, незнаком с бичами,
Целый род на солнце – гордыми очами!
1896
* * *
(Перевод В.Жаботинского)
Как сухая трава, как поверженный дуб,
Так погиб мой народ – истлевающий труп.
Прогремел для него Божий голос с высот –
И не внял, и не встал, и не дрогнул народ,
Не проснулся в нем лев, не воскрес исполин,
И не вспрянул в ответ ни один, ни один…
И когда, живы духом, из дальней земли
На Господний призыв ваши братья пришли –
Не сбежался навстречу борцам у ворот
Весь, от моря до моря, ликуя, народ,
И для верных своих не нашлось у него
Ни пожатья руки, ни кивка, ничего…
В шумной давке глупцов пред чужим алтарем
Утонул Божий голос, заглох Его гром,
И, поруган плевками холопских потех,
Замер Божий глагол под раскатистый смех…
Так истлел мой народ, стал, как жалкая пыль,
Обнищал, и иссох, и рассыпался в гниль;
Не родится меж вами, в день кары большой,
Муж деяний и жизни, с великой душой,
Чей огонь проникал бы, как молния, в грудь,
И глаза, как звезда, озарили ваш путь, –
Рыцарь правды и грезы и дерзкой борьбы,
С беззаветной враждой против рабьей судьбы –
И с великой, как скорбь, и огромной, как срам,
И, как море, бездонною жалостью к вам, –
Чтоб ярилась, бушуя, в нем буря Любви,
И клубился пожар ненасытный в крови,
И над вами гремел его голос сквозь тьму:
Подымись! Созидай! –
Не родиться ему…
Так погиб мой народ… Срама жаждет он сам
Нет опоры стопе, нет мерила делам.
Сбились люди с дороги, устали бродить,
И пропала в веках путеводная нить.
Рождены под бичом и бичом вскормлены,
Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?
В черной яме чужбин копошася на дне
Воспарит ли душа над заботой о дне,
Возвестит ли рассвет, возведет ли престол,
Завещает ли веку великий глагол?
Раб уснул, и отвык пробуждаться на клич,
Подымают его только палка да бич.
Мох на камне руин, лист увядший в лесу –
Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.
Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,
Не проснется мертвец, и не двинется труп…
1897
ВАШЕ СЕРДЦЕ
(Перевод В.Жаботинского)
Словно в дом, где разбито имя Бога над дверью,
В ваше сердце проникла толпа бесенят:
Это бесы насмешки новой вере – Безверью-
Литургию-попойку творят.
Но живет некий сторож и в покинутых храмах –
Он живет, и зовется Отчаяньем он;
И великой метлою стаю бесов упрямых
Он извергнет и выметет вон.
И, дотлевши, погаснет ваша искра живая,
Онемелый алтарь распадется в куски,
И в руинах забродит, завывая, зевая,
Одичалая кошка Тоски.
1897
* * *
(Перевод В.Жаботинского)
Если познать ты хочешь тот родник,
Откуда братья, мученики-братья
Твои черпали силу в черный день, Идя с весельем на смерть, отдавая
Свою гортань под все ножи вселенной,
Как на престол вступая на костры
И умирая с криком:Бог единый! –
Если познать ты хочешь тот источник,
Из чьих глубин твой брат порабощенный
Черпал в могильной муке, под бичом,
Утеху, веру, крепость, мощь терпенья
И силу плеч – нести ярмо неволи
И тошный мусор жизни, в вечной пытке
Без края, без предела, без конца ;-
И если хочешь знать родное лоно,
К которому народ твой приникал,
Чтоб выплакать обиды, вылить вопли –
И, слушая, тряслись утробы ада,
И цепенел, внимая, Сатана,
И трескались утесы, – только сердце
Врага жесточе скал и Сатаны; –
И если хочешь видеть ту твердыню,
Где прадеды укрыли клад любимый,
Зеницу ока – Свиток – и спасли;
И знать тайник, где сохранился дивно,
Как древле чист, могучий дух народа,
Не посрамивший в дряхлости и гнете
Великолепья юности своей;-
И если хочешь знать старушку-мать,
Что, полная любви и милосердья
И жалости великой, все рыданья
Родимого скитальца приняла
И, нежная, вела его шаги;
И, возвратясь измучен и поруган,
Спешил к ней сын – и, осеня крылами,
С его ресниц она свевала слезы
И на груди баюкала …-
Ты хочешь,
Мой бедный брат, познать их? Загляни
В убогую молитвенную школу,
Декабрьскою ли ночью без конца,
Под зноем ли палящего Таммуза ,
Днем, на заре или при свете звезд –
И, если Бог не смел еще с земли
Остаток наш, – неясно, сквозь туман,
В тени углов, у темных стен, за печкой
Увидишь одинокие колосья,
Забытые колосья, тень чего то,
Что было и пропало, – ряд голов,
Нахмуренных, иссохших: это – дети
Изгнания, согбенные ярмом,
Пришли забыть страданья за Гемарой,
За древними сказаньями – нужду
И заглушить псалмом свою заботу,..
Ничтожная и жалкая картина
Для глаз чужих. Но ты почуешь сердцем,
Что предстоишь у Дома жизни нашей,
У нашего Хранилища души.
И если Божий дух еще не умер
В твоей груди, и есть еще утеха,
И теплится, прорезывая вспышкой
Потемки сердца, вера в лучший день, –
То знай, о бедный брат мой: эта искра –
Лишь отблеск от великого огня,
Лишь уголек, спасенный дивным чудом
С великого костра. Его зажгли
Твои отцы на жертвеннике вечном –
И, может быть, их слезы нас домчали
До сей поры, они своей молитвой
У Господа нам вымолили жизнь –
И, умирая, жить нам завещали, Жить без конца, вовеки!
1898
ОДИНОКАЯ ЗВЕЗДА
(Перевод В.Жаботинского)
Звездочка блеснула в ночи непроглядной.
Озари, сиротка, путь мой безотрадный!
Не боюсь ни ада, ни ночных видений –
Но устал от жизни в скуке вечной тени.
Я – вскормленыш ига, побродяга темный,
И отвека нищий, и давно бездомный.
Голод был отец мой, мать моя – чужбина –
Бедность и скитанье не страшат их сына;
Но боюсь до крика, до безумной боли –
Жизни без надежды, без огня и доли,
Жизни без надежды, затхлой, топкой, грязной,
Мертвенно-свинцовой, жалко-безобразной –
Жизни пса, что рвется на цепи, голодный, –
О, проклятье жизни, жизни безысходной!
Озари же дух мой, опаленный срамом
Блуда по чужбинам и по чуждым храмам;
И свети мне долго – я мой путь измерю:
Может быть, я встану, может быть, поверю…
Долго ли продлится ночь моя – не знаю,
Мраку и скитанью все не видно краю, –
Пусть же, подымая взор из тьмы кромешной,
Твой привет я встречу ласково-утешный.
Не до дна, не все же выплаканыслезы:
Я вспою остатком цвет последней грезы.
В сердце не дотлела искорка былая –
Пусть же снова вспыхнет, пламенем пылая.
Еще сила бьется где-то там глубоко –
Пусть же вся прольется в битве против Рока!
1899
* * *
(Перевод В.Жаботинского)
Эти жадные очи с дразнящими зовами взгляда,
Эти алчные губы, влекущие дрожью желаний,
Эти перси твои – покорителя ждущие лани, –
Тайны скрытой красы, что горят ненасытностью ада;
Эта роскошь твоей наготы, эта жгучая сила,
Эта пышная плоть, напоенная негой и страстью,
Все, что жадно я пил, отдаваясь безумному счастью, –
О, когда бы ты знала, как все мне, как все опостыло!
Был я чист, не касалася буря души безмятежной –
Ты пришла и влила в мое сердце отраву тревоги,
И тебе, не жалея, безумно я бросил под ноги
Мир души, свежесть сердца, все ландыши юности нежной.
И на миг я изведал восторги без дна и предела,
И любил эту боль, этот яд из блаженства и зною;
И за миг – опустел навсегда целый мир надо мною,
Целый мир… Дорогою ценой я купил твое тело.
1899
НА СТРАЖЕ УТРА
(Перевод В.Жаботинского)
Ты встречал ли на страже вступленье зари.
На небесный порог бледносине-кровавый?
Золотые потоки, багрец, янтари
Прорываются в высь, разливаются в ширь,
И встает богатырь –
Солнце Дня в облачении славы…-
Дивной мощи полна тех минут красота!
Словно близится Тайна – и нечто предтечей
Смутно бродит в душе, – но бессильны уста
Это нечто назвать, и не может извлечь
И одеть это в речь
Ни единый язык человечий.
Ты встречал ли на страже вступленье зари –
Первый проблеск рассвета на небе народа?
Мириады лучей – посланцы-бунтари –
С светлой вестью порхают и мчатся вокруг
На полночь и на юг,
На закат и к пустыням восхода …
Дивно яркий рассвет, дивно гордый восход!
Сохраним же хоть луч от зари, что мелькнула,
Чтобы завтра – потом, когда радость умрет
И вернется наш мрак, – эта искра у нас
Из заплаканных глаз
Иногда хоть сквозь слезы блеснула …
1899
СИРОТЛИВАЯ ПЕСНЯ
(Перевод В.Жаботинского)
Прислушайся тихо: из темной задумчивой чащи
Доносятся к нам соловьиные трели несмело,
И, чудится, лес, так уныло кругом шелестящий,
Нерадостно шепчет: Ой, пташка, ты рано запела.
Смотри – еще в небе свинцовые тучи нависли,
В грязи непроходной мы вязнем по топким тропинкам;
До сердца проникли злой ветер и черные мысли,
И черные волны до горла, до горла дошли нам.
А лес – он застыл, неприветливый, мертвый, унылый,
Нигде не прорезан веселою струйкою света;
Спят голые сучья, и сон их – дремота могилы,
И, мнится, не ждут они мая, не будет им лета.
И гниль залегла вековая по чаще дремучей.
Вся плешь листопада за длительный ряд седмилетий;
Опавшие листья гниют многослойною кучей,
И корни погибших гигантов сплелися, как сети.
Покров бурелома – гнетущая мертвая груда –
Как саван могильный, на землю лесную надвинут;
Весною не даст он пробиться побегам оттуда,
И там, под землею, завянут они и застынут, –
Застынут и сгинут от стужи подземного мрака, –
И, может быть, там, в глубине, где отвека царит он,
Погиб целый мир, не родив ни цветочка, ни злака,
Никем на земле не замечен, никем не сосчитан…
А ветер поет – только песню другого напева:
Поет он о жизни во тьме, без желаний, без цели,
Унылой, как ливень, как вой леденящей метели
В степи, где не стало дороги ни вправо, ни влево…
И свист соловьиный, сквозь холод, и вихрь, и усталость,
Домчится к тебе уловимым едва переливом –
И в сердце проникнет глубокая тихая жалость
О пташке-сиротке и гимне ее сиротливом…
1899
ВЕСНА
(Перевод В.Жаботинского)
Новым ветром пахнуло…Небо снова бездонно,
Вновь открылися дали, широко, озаренно,
По холмам – звон весеннего гула…
На рассвете поляна теплым паром одета,
Влажно-зелены почки в ожиданьи расцвета –
По земле новым ветром пахнуло.
Свет победный не грянул полным громом разлива –
Он как песенка реет, непорочно, стыдливо,
Нежно-молод, как травы, как рощи…
Погоди – и прорвется жизнь, родник сокровенный,
И заблещет расцветом молодой, дерзновенной,
И великой, и творческой мощи!
Свет так ласково-нежен, воздух ласково-зыбок,
И на что ты ни взглянешь, всюду радость улыбок,
Чьи-то глазки горят отовсюду;
От всего ко всему словно нить золотая, –
Скоро, скоро забрызжет в блеске ландышей мая
Юность, юность, подобная чуду!
И вольются мне в душу с белым чадом сирени
Чары юности новой и старых видений –
Их дыханье весны всколыхнуло.
Вылью все, что мятется в сердце, полном весною,
Светлой влагой рыданий черный траур омою –
По земле новым ветром пахнуло!…
1900
* * *
(Перевод В.Жаботинского)
Уронил я слезу – и слезинку настиг
Луч игривого света.
Сердце сжалось во мне: и она через миг
Испарится, пригрета …
И пойду – снова нищий…За что? Для чего?
Словно капля в болоте.
Даром сгинет слеза, не прожжет никого.
Не смутит их в дремоте…
И куда мне пойти? Разве броситься ниц,
Рвать подушку зубами –
Может, выжму еще каплю влаги с ресниц
Над собой и над вами.
Слишком бледен ваш луч, и во мне он со дна
Старых сил не пробудит:
В небе солнце одно, в сердце песня одна.
Нет другой и не оудет…
1902
ПОСЛЕДНИЙ
(Перевод В.Жаботинского)
Всех их ветер умчал к свету, солнцу, теплу,
Песня жизни взманила, нова, незнакома;
Я остался один, позабытый в углу
Опустелого Божьего дома.
И мне чудилась дрожь чьих-то крыл в тишине
Трепет раненых крыл позабытой Святыни ,
И я знал: то трепещет она обо мне,
О последнем, единственном сыне…
Всюду изгнана, нет ей угла на земле,
Кроме старой и темной, молитвенной школы, –
И забилась; сюда, и делил я во мгле
С ней приют, невеселый.
И когда, истомив над строками глаза,
Я тянулся к окошку, на свет из темницы,
Она никла ко мне, и катилась слеза
На святые страницы.
Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне,
Словно пряча крылом от какого-то рока:
«Всех их ветер унес, все в иной стороне,
Я одна… одинока…»,
И в беззвучном рыданьи, в упреке без слов,
В этой жгучей слезе от незримого взора
Был последний, аккорд скорбной песни веков,
И мольба о пощаде, и, страх приговора…
1902
ПРЕД ЗАКАТОМ
(Перевод В.Жаботинского)
Выйди, стань пред закатом на балкон, у порога,
Обними мои плечи.
Приклони к ним головку, и побудем немного
Без движенья и речи.
И прижмемся, блуждая отуманенным взором
По янтарному своду;
Наши думы взовьются к лучезарным просторам
И дадим им свободу.
И утонет далеко их полет голубиный
И домчится куда то –
К островам золотистым, что горят, как рубины,
В светлом море заката.
То – миры золотые, что в виденьях блистали
Нашим грезящим взглядам;
Из-за них мы на свете чужеземцами стали,
И все дни наши – адом…
И о них, об оазах лучезарного края,
Как о родине милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Звезды ночи унылой.
И навеки остались мы без друга и брата,
Две фиалки в пустыне,
Два скитальца в погоне за прекрасной утратой
На холодной чужбине.
1902
ГЛАГОЛ
(Перевод В.Жаботинского)
Разбей твой алтарь, и пламенный угль, о пророк,
Швырни средь большой дороги –
Пусть жарят они на нем мясо, и ставят горшок,
И греют руки и ноги.
И брось им искру из сердца – она пригодится
Зажигать окурок, что погас,
Озарять воровато-ухмыляющиеся лица
И злорадство прищуренных глаз.
Вот шныряют они – и твою молитву бормочут,
И во храме твоем, как дома;
Скорбью твоею скорбят, о твоей заботе хлопочут –
И ждут твоего разгрома.
И тогда на разбитый алтарь налетят, и растащат сор,
Унесут в свои жилища,
И обломками вымостят двор, и починят забор,
И разукрасят кладбища;
И если найдут твое сердце, опаленное, в куче сора, –
Швырнут его псам на еду.
Разбей же алтарь, толкни пинком позора,
И да рухнет и гаснет в чаду.
И смети паутину, что в сердце ты бережно нес,
Словно струны от арфы пророка,
И ткал из них песнь возрожденья и марево грез –
Обман для слуха и ока, –
И пусти их, как белые нити, что плавают днем
В воздухе позднего лета,
И не знают, не встретят друг друга, и с первым дождем
Исчезнут с белого света.
И надломленный молот, что треснул в борьбе бесполезной,
Но камня сердец не потряс, –
В дребезги раздроби, перекуй на заступ железный
И вырой могилу для нас.
И все, что подскажет гнев Божий, – да грянет из уст,
И дрогнуть не дай им:
Будь Глагол твой горек, как самая смерть – пусть!
Да услышим, и да знаем.
Смотри, нас окутала ночь, пред взором – черные пятна,
Как слепые, мы щупаем тьму:
Что то свершилось над нами, но что – нам невнятно,
Никому, – никому.
Взошло ли нам солнце, или погасло, умирая, –
Или погасло навсегда?
Бездна хаоса кругом, великая, страшная, злая,
И не спастись никуда;
И если взвоем во тьме, или, молясь, воззовем –
Кто нас услышит, братья?
И если проклятьями ярости все проклянем, –
На кого упадут проклятья?
И если со скрежетом гнева сожмем кулак, –
На чье темя рухнет удар?
Все это, все поглотит бессмысленный мрак,
Все ветер развеет, как пар.
Нет опоры, руки повисли, не стало пути под стопами
И безмолвен небесный Суд –
Знают давно Небеса, что вина их безмерна пред нами,
И в молчании грех свой несут…
Открой же уста, если им от Правды дано,
Пророк Конца, восстань:
Будь Глагол твой горек, как смерть, – будь он смерть сама, все равно:
Грянь!
Нам смерть не страшна – уж она нас давно оседлала
И в рот нам продела узду;
На устах у нас – гимн возрожденья, и с ним, под звоны кимвала
Мы до гроба допляшем в бреду…
1904
МОТЫЛЕК
(Перевод В.Жаботинского)
Целый мир – это блеск, это гимн, и кругом
Несказанно клокочет богатство живое,
И тропинкой меж лесом и нивой бредем
Молчаливо мы двое.
Мы бредем и бредем, а тропа все длинней;
Справа бабочки вьются, колосья рокочут;
Слева заросли нас паутиной теней
И просветов щекочут.
Тень ли ангела, тучка ли там проплыла
И растаяла вмиг в синеве без предела?
Вслед за ней, как она высока и светла,
Моя греза в лазурь улетела…
И опять синеве ни границы, ни дна…
Ты идешь, – я, как пленный, бреду за тобою;
И, как очи твои, даль чиста и ясна,
И хлеба улыбаются зною…
И мне чудится: этот задумчивый лес,
Тихо дышащий тенью, прохладой, покоем,
Затаил некий клад первозданных чудес
В брачный дар нам обоим…
Чу – по нивам дохнул ветерок, и потряс,
В трепет искр и лучей и мерцаний одел их,
И посыпал метелью снежинок на нас
Тучу бабочек белых.
И один мотылек сел на косы твои
И запутался в прядь, на цветочек похожий, –
И как будто дразнил: Я целую, смотри, –
Поцелуй ее тоже!
О, почуяла ль ты, что сказал мотылек?
И почуяла ль ты, как глазами я жег,
Сам на страх мой в досаде, с мольбою во взгляде,
Эти мягкие пряди?
Твои горлинки-очи скромны, как всегда,
И напрасно бы в них заглянул я с вопросом;
Нет, я верю не им, а проказницам-косам,
Что кивают мне: да!
Так за мной же, малютка, – в тенистом леске
Наши души раскроем, наш день отпируем,
И любовь, что висит на твоем волоске,
Я сорву поцелуем…
1904
ГДЕ ТЫ?
(Перевод В.Брюсова)
Из мест, где скрыта ты, о жизни свет единый,
Моей тоски Шехина ,
Приди, приди, как сон необычайный,
В приют мой тайный;
Пока еще и мне есть избавленье,
Предстань и дай целенье,
Верни мне юность, ряд утраченных видений,
Мой бред весенний!
Мой пламень погаси блаженным поцелуем!
Твоими персями волнуем,
Пусть, я как мотылек, погасну, в час закатный.
На чаше ароматной!
Но где ты?
Еще не знал я, кто ты, что ты, где ты, –
Мечта тебе несла обеты;
Во мгле, как красный угль, в час бденья, на постели,
Сны о тебе горели;
В ночи рыдая, я – кусал подушку;тело
В предчувствии тебя – немело;
И целый день, – меж буквами, в Гемаре,
В прозрачном облачке и солнечном пожаре,
В чистейшей из молитв и в чистоте мечтаний,
В восторге дум, в величии страданий,
Моя душа во всем всегда, как идеала,
Тебя, тебя, тебя одной искала.
1904
ИЗ ЗИМНИХ ПЕСЕН
(Перевод В.Жаботинского)
I
Разбудил меня сегодня
Гам ворон и утра холод.
Я проснулся почему то
Словно в праздник бодр и молод;
Словно в сердце, кто – не знаю,
Брызнул струйкой родниковой;
Словно вдруг моя каморка
Стала лучше, стала новой…
А, мороз убрал окошко!
Хорошо убрал, на славу:
Точно посох Аарона
За ночь вырастил дубраву.
Кипарисы в хлопьях снега,
Дуб, алоэ, пальма, роза…
Добрый день, побеги стужи!
Шлю привет, цветы мороза!
И холодный, свежий, белый
Залил блеск мою каморку,
Словно был в ней добрый ангел,
Прилетавший на уборку.
И сияньем беззаботным
Залилась душа, ликуя,
Словно был в ней добрый ангел
И омыл ее, целуя.
II
А пока узорный иней
Сыплет радуги на солнце,
Кто там искрой огневою
Бьется, бьется мне в оконце?
Шаловливый луч-малютка
В этой заросли горящей
Заблудился, зацепился
И повис в алмазной чаще…
Бьется, плещется, трепещет
Искрометною пылинкой.
Рвется вон из белой сети –
Вдруг затих – и стал росинкой…
Вон другая… Вон и третья…
И смотри – окно раздето,
И в каморку бурно хлынул
Ливень солнечного света.
То меня искало солнце
И настигло-затопило,
И в душе запела радость,
Бодрость дерзкая и сила…
Божий мир хорош и светел –
Я на плечи плащ накину
И, влюбленный, опьяненный,
Ринусь в белую пучину…
III
Только стал я на пороге –
И лучи, как брату рады,
Окружили, закружили,
Затопили без пощады.
Сколько солнц отвсюду мечет
Бриллиантовые стрелы!…
Словно девушка нагая,
Блещет мир бесстыдно-белый.
Белизна, куда ни взглянешь,
Белизна без дна и граней –
Все лучится, все сверкает,
Все как будто в новом сане…
Снегу, мощному Владыке,
Служат службой удалою
Белый Свет и белый Холод,
Тот стрелой, а тот иглою.
Верно, ночью грозный голос
Прогремел державным кликом:
«Завтра всем в уборе белом
Быть на празднике великом!»
Серебро, хрусталь и мрамор,
Яхонт, радуга, червонцы –
Так и брызжут с каждой крыши,
С каждой веточки на солнце…
Нежен, чист еще, как в небе,
Стелет снег лебяжьи ризы
На заборы, мостовые,
Подоконники, карнизы;
Устилает тротуары
Мягкой белою периной, –
Нити проволок обвиты
Серебристой паутиной, –
А на крышах – одеяла,
Все с хрустальной бахромою:
В целом мире белый праздник,
Мир венчается с зимою!
Белизна зовет и дразнит…
Сверху день рукой незримой
Сыплет пылью золотою
С диадемы негасимой…
А деревья, где для пташек
В белом инее чертоги,
Все звенят в сияньи утра
Гамом радостной тревоги…
IV
… Гей, Мороз, ожги насквозь!
В жар и холод разом брось,
Запуши мне ус и брови,
Влей железа вместо крови,
Словно звонкие мечи,
Буйны силы отточи,
И окуй, чтоб не прорвали,
Грудь как панцырем из стали
Разгуляйся, проморозь,
Рви, царапай, жги насквозь,
Напружи во мне все ткани,
Захвати мне дух в гортани,
Пылью золота гори
И, безумствуя, цари!
V
Треск и визг и лязг металла.
Словно рубятся враги, –
То хрустят упругим снегом
Богатырские шаги:
Утро шествует, вздымая
Радость облаком, как пыль…-
В дымке пара мчатся кони,
Заливаясь: циль-циль-циль…
В пестрых сетчатых попонах,
То навстречу, то вослед,
Мчатся, мечут брызги снега –
И проносятся– и нет.
В буйном хаосе веселья,
Звона, пара и саней
Чуть мелькают вихрем шубы –
Щеки в пламени – он с н е й…
Словно та же ненасытность
Охватила все сердца:
Пролететь одним размахом
Ширь земную до конца!
Воля! Воля! – Эй, свободен?
Так помчи меня, живей,
Утопи меня в безумстве,
Душу с бурею развей!
Мчи, лети…– Куда ?– Не знаю!
Я не знаю – все равно,
Лишь бы жизнь и кровь кипела,
Искрясь, пенясь, как вино.
Да, я сроду бледный книжник,
Да, я робок, слаб и хил –
Но и я во льду пустынном
Искру силы сохранил;
Но и я во льду пустынном
Затаил святые сны,
Ароматы новой, дивной
И невиданной весны…
Что так проволоки грустно,
По осеннему гудят?
Бьет мой дух еще каскадом,
И запас еще богат!
Уходи, тоска лихая!
Чуден холод золотой!
Вырву кубок у судьбины,
Чтоб не выхватил другой, –
И одним глотком великим
Выпью кубок мой до дна,
Да сгорит в огне разгула
Мощь, и пылкость, и весна!
А потом, когда иссякнет
Сила юная в груди, –
Довези меня до леса,
Там, за городом – и жди.
Тих зимою лес могучий,
Тишь под сводами его:
Бел он, убран, и разубран –
И безвестно, для кого…
Среброкудрый и холодный,
Белым таинством объят,
Он свершает Славе Божьей
Некий жертвенный обряд…
Я войду. Между стволами
Непорочный снег блестит.
Есть поверье:дивный молот
В глубине лесной сокрыт.
Из груди я сердце выну –
Словно меч, а грудь – ножны,
И в горниле у мороза
Раскалю до белизны.
И вздыму я тяжкий молот,
И застонет белый рай,
И в груди лесного эхо
Грянет откликом:Дерзай!
И под молотом нальется
Сердце крепостью, как он, –
И пойду своей дорогой, Семикраты закален…
1904
* * *
(Перевод В.Жаботинского)
Встань, сестра моя, невеста,
Выйди в сад,
Выйди в сад –
Я пришел с приветом мая:
У меня в саду цветок
Дал росток-
Лепесток,
Первых ласточек встречая.
Рой лучей с утра у двери
Стережет
Твой приход,
Сыпля искристые ласки:
Выйди, светлая, ты в сад –
Обовьют, возродят,
И зажгут весельем глазки.
Мчат они Господню милость
На крыле
По земле,
И журчит их гомон вешний
В каждой речке: «здравствуй, май!»
Весь мой сад – зеленый рай,
Белым убраны черешни.
А в душе – цветок любви…
Выйди, глянь, благослови
Мой цветок весной твоею:
И отдам весну мою
И весной тебя залью
И цветки твои взлелею.
Выйди в девичьей красе,
С синей лентою в косе
В белой ткани, в белом зное!
Озари улыбкой сад…
Твой весенний аромат –
Словно яблоко лесное.
Мы уйдем бродить по нивам.
По горам,
По лугам:
Там сорву я незабудки,
Соберу с них жемчуг рос,
Жемчуг рос –
Ожерелье для малютки.
Соберу я сноп лучей,
Сноп лучей,
Нанизаю роз и лилий,
Блестки, золото, багрец
И сплету тебе венец
Из мерцаний, искр и пылей.
И у волн, где спят кусты,
Полный нежности, как ты, –
Ярче, радостней, чудесней
Первых ласточек весны,
Звонче лепета волны
Зазвеню я в небо песней!
1905
ЕСЛИ АНГЕЛ ВОПРОСИТ…
(Перевод В.Жаботинского)
– Где душа твоя, сын мой?
– Там, на свете широком, о ангел!
Есть на свете поселок, огражденный лесами,
Над поселком – пучина синевы без предела,
И средь синего неба, словно дочка-малютка,
Серебристая легкая тучка.
В летний полдень, бывало, там резвился ребенок,
Одинокий душою, полный грезы невнятной,
И был я тот ребенок, о ангел.
И однажды казался мир окутан дремотой,
Загляделся ребенок на бездонное небо,
И увидел малютку, серебристую тучку –
И душа упорхнула, словно горлинка, в небо
К белой тучке прекрасной…
– И растаяла с нею?
– Нет, есть солнце в лазури!
Подхватил мою душу ясный луч милосердый,
И на крыльях сиянья долго, долго порхала
Она бабочкой белой;
И однажды, поутру, на луче золотистом
Прилетела на землю для жемчужин-росинок
И на щечке ребенка увидала слезинку,
И был я тот ребенок, и душа моя тихо
В той слезе утонула …
– И чрез миг испарилась?
– Нет, упала на Книгу!
Был у деда косматый фолиант обветшалый,
Меж страницами – волос бороды серебристой,
Пук оборванных нитей от молитвенной кисти,
И меж буквами пятна, пятна сала и воску –
И душа одиноко в тех безжизненных буквах
Трепетала и билась…
– И она задохнулась?
– Нет, о ангел, запела!
В тех безжизненных буквах песня жизни таилась,
В ветхой дедовской Книге сердце вечности билось.
И душа моя пела песнь о тучке сквозистой,
О луче светозарном, о слезинке лучистой,
Об истрепанной Книге в пятнах воску и сала, –
Про любовь и про юность только песен незнала.
И куда то рвалася, и томилась о чем то,
Тосковала и ныла, словно в тесной темнице;
И однажды раскрыл я обветшалую Книгу –
И душа улетела на волю.
И с тех пор она в мире бесприютно блуждает,
Бесприютно блуждает и не знает утехи;
И в стыдливые ночи, когда месяц родится,
Когда молятся люди над ущербом светила,
Она грезит любовью пред порогом запретным,
И стучится, прижавшись, беззвучно рыдая
И молясь о любви…
