Лучшие еврейские анекдоты. Талмуд и Библия. Часть 2

На сейдер, пасхальную трапезу, согласно древнему обычаю на стол ставят блюда, символизирующие память о египет­ском пленении.
В сейдер семья сидит за праздничным столом. Малень­кий сын рассматривает блюдо с мелко нарезанными серо-желтыми фруктами, напоминающими глину для кирпичей, символ тяжкого труда, который был уделом евреев во вре­мя плена египетского. Рядом лежат горькие травы, символ перенесенных там горьких страданий… Мальчик спрашива­ет задумчиво:
— Папа, в Писании ведь сказано, что евреи унесли с со­бой из Египта огромные сокровища. Почему же на столе только память о плохом, о горьком, и нет ничего, что напо­минало бы о богатстве?
— Потому, — со вздохом отвечает отец, — что от сокро­вищ тех давно ничего не осталось, а тягот и горечи у нас выше головы до сих пор.

Файвл размышляет:
— Евреев было много, и они отдали все свое золото для золотого тельца. Как же вышло, что из золота этого полу­чился маленький теленок, а не огромный бык?
— Очень просто, — объясняет ему Шимон. — Евреи ведь несли золото не самому Аарону, а отдавали сборщикам. Чу­до еще, что из этого золота вышел хотя бы телец, а не блоха.

Почему евреи сделали золотого тельца?
Потому что им не хватило золота, чтобы сделать вола.

Йойне размышляет:
— Когда встретились Иаков и Исав, оба расплакались… А почему, собственно? Что плакал Иаков, это можно по­нять. Он ведь послал Исаву большие стада как выкуп за первородство, так что ему, конечно, жалко было своего ско­та. Но почему плакал Исав?.. А, знаю! Иаков передал скот не лично, а через посланцев. А те украли для себя столько скота, что бедному Исаву почти ничего не осталось. Вот он и плакал…

Шмуль споткнулся и чуть не упал. Янкель злорадно ухмыляется.
Шмуль:
— Разве ты не читал в Библии, что нехорошо радовать­ся падению врага своего?
Янкель:
—Читал. Все так и есть. Но о падении друга там ни сло­ва не сказано.

— Люди называют Соломона мудрым, потому что он выяснил, кто мать одного ребенка. Подумаешь, большое де­ло! Если бы он нашел отца ребенка, вот это была бы насто­ящая мудрость!

Почему у евреев такие длинные носы?
Потому что Моисей сорок лет водил их за нос по Си­найской пустыне.

Швуэс, или Пятидесятницу, евреи считают тем самым днем, когда Бог на горе Синай дал им десять заповедей. В этот день, по старинному обычаю, они не должны есть ни­чего мясного. С этим связан анекдот, в котором говорится, что десять заповедей — слишком тяжкое бремя, потому что не дают человеку наслаждаться жизнью.
— Ты знаешь, почему в Швуэс нельзя есть мяса?
— Конечно! В свое время в этот день весь скот был со­гнан к горе Синай, принимать Тору. Для остального наро­да Израиля скота не осталось; вот с тех пор и существует этот обычай.

—  Счастье еще, — говорит Ицик, — что Моисей был косноязычным, а то бы он нам куда больше заповедей напридумывал!

— Морицхен, ты вот ходишь на занятия по Танаху (Биб­лии). Вы там уже прошли десять заповедей?
— Нет, дядя. Пока только десять мучений.

—  Шлойме, мне вот что бросилось в глаза. Сказано в Писании: на седьмой день не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих… Толь­ко вот про жену там почему-то ни слова!
— А чего тут непонятного? Про жену и так каждый зна­ет, что она даже в шабес тебе покоя не даст.

Бедный иешиве-бохер приглашен в шабес на обед к бо­гатому еврею. Изголодавшийся юноша то и дело подлива­ет себе дорогого хозяйского вина и макает в рюмку кусоч­ки пышной халы. Хозяину больно смотреть, как исчезает его вино. Но не одергивать же гостя прямо за столом! Тут ему приходит в голову идея, и он делает такое замечание:
— Вот вы очень знающий молодой человек. Можете ли вы объяснить мне, зачем Моисею понадобилось разделить воды Красного моря надвое? Ведь каждый еврей просто мог обмакнуть в воду кусок халы — и море высохло бы.
Бохер задумался, потом сказал:
— Мысль неплохая… Но в данном случае она не годит­ся. Ведь тогда как раз был Пейсах (еврейская Пасха, ког­да празднуется исход евреев из Египта и вместо хлеба едят только мацу), так что ни о какой хале не могло быть и речи!

Как известно, никто не знает, где похоронен Моисей. Некий еврей, который много занимался изучением еврей­ских религиозных текстов, рассуждал таким образом:
— Одни говорят, Моисей перед смертью сам запретил обозначать место, где будет лежать его прах: он опасался, что люди будут обожествлять его личность наподобие язычников. Другие утверждают, что могилы Моисея нет и вообще быть не может, потому что Моисея, когда он умер, ангелы тут же вознесли на небо…
Но настоящая причина известна мне одному. Моисей просто хотел избавить себя и своих единоверцев от позора: он-то знал, что ему по сей день не поставили бы прилично­го надгробного камня.

Об Иофоре, тесте Моисея, в Библии говорится, что у него было семь имен.
—      Я знаю, в чем дело, — объясняет студент иешивы дру­гому студенту. — Когда у нас в городе еврей выдает замуж дочь и дает за ней приданое, он после этого объявляет себя банкротом и берет себе другое имя. У Иофора было семь дочерей!

В Берлине в свое время было два известных универ­сальных магазина. Один назывался «Герзон», второй — «Израиль».
Маленькая Руфь приходит домой после занятий по За­кону Божию и говорит:
— Учитель сегодня рассказывал про Герзона.
— Деточка! Про Герзона?! — удивляется тетя.
— Ну, может, про Израиль, — поправляется Руфь.

Учитель:
— Мориц, перечисли мне двенадцать малых пророков.
Маленький Мориц монотонно перечисляет:
— Рубен, Шимон, Леви, Иссахар, Зебулон, Иосиф, Бень-ямин, Нафтоли, Гад, Ашер…
Учитель:
—  Стоп, стоп! Эфраим, ты можешь мне сказать, с кем перепутал Мориц двенадцать малых пророков?
Эфраим, сын юриста, после краткого раздумья:
— С адвокатами Первого берлинского земельного суда.

Кон в Каире:
Памятники в окрестностях просто великолепны. Но этот отвратительный климат! Эта жара! Ничего удивитель­ного, что евреи в свое время решили сделать отсюда ноги.

В шабес приходит Нахман к Шмулю — и что он видит? Шмуль сидит за столом совсем голый, только шляпа на го­лове, и читает Талмуд.
— Шмуль! Что с тобой? Почему ты совсем без одежды?
— Я думал, в такую жару ко мне никто не придет.
— А зачем тогда шляпу надел?
— Так я думал, вдруг кто-нибудь все-таки придет.

— Янкель, я просто голову себе сломал. Целый день ду­маю: в состоянии ли Бог создать камень такой тяжелый, что он сам не сможет его поднять?

— Мойше, зачем, собственно, нужна буква «п» в имени «Аман»?
— В имени «Аман» нет буквы «п».
— Как так нет буквы «п»?
— А зачем нужна буква «п» в имени «Аман»?
— Вот и я про то спрашиваю.

Иешиве-бохер рассуждает: «Вот говорят, что могуще­ство Божье безгранично! Чушь! У него даже денег нет! Ког­да он пообещал евреям, что они уйдут из Египта с богатст­вами, он им дал хоть грош из собственного кармана? Нет, он посоветовал им одолжить серебро и золото у соседей египетских! А вот несчастья, которые он на египтян обру­шил, не понадобилось ни у кого одалживать. Этого добра он из собственного кармана брал сколько угодно…»

Толкование Библии. Еврей читает: «Тисал катал имра- ти» («Польется (…) как роса речь моя», Втор. 32, 2). Про­читав, переводит и комментирует:
—«Тисал» — это, должно быть, «опухший»; «катал» — «как гора»; «имрати» — «моя теща»…
Вы спросите, как это так: «тисал» — «опухший»? А что же еще, если не «опухший»? Вы спросите: с каких пор «ка­тал» означает «как гора»? А что еще, извините, это означа­ет, если не «как гора»? Вы станете возмущаться: при чем тут «моя теща», если написано «имрати»? Но подумайте сами: если кто-то распух, как гора, то кто это, если не моя теща?

Едут евреи в поезде и беседуют. Первый еврей гово­рит:
—  А вы знаете, что знаменитый хазан Розеншток в Одессе зарабатывает в год тысячу рублей?
Второй:
— Ну-у, это наверняка преувеличение!
Третий, обращаясь к первому:
— Да не слушай ты его! Я знаю, что ты сказал чистую правду. Только Розеншток живет не в Одессе, а в Екатеринославе. И он не хазан, а лесоторговец. И тысячу рублей он не зарабатывает за год: тысяча рублей – столько за год он несет убытков.

— Умер реб Копл. Ты пойдешь на его похороны?
— С какой стати? Он что, на мои похороны собирается прийти?

Экономические хитрости.
— Йосель, почта продает десятикопеечные марки точно по цене десять копеек за марку. Где же тут выгода?
— Погоди, дай подумать… Ага, понял! Письмо с десяти­копеечной маркой не может быть больше какого-то веса. Но письма чаще всего весят меньше. Так вот: разница меж­ду дозволенным весом письма и его фактическим весом — это и есть чистая выгода почты!

У входа в Государственный банк Санкт-Петербурга стоит часовой. Вольф удивленно качает головой:
— Не легкомысленно ли охрану государственной казны возложить на одного-единственного солдата?
— Ах, – машет рукой Гирш, – этого вполне достаточно. Казна все равно пуста.
— Ага… Тогда зачем солдату вообще тут стоять?
— Ну, это-то понятно. Ему приказано стоять, он и сто­ит — по крайней мере, не может грабить где-нибудь в дру­гом месте.

Гольдфельд стоит перед судом: он торговал поддель­ным вином. Не полагаясь на адвокатов, Гольдфельд защи­щает себя сам:
— Ваша честь, вы что-нибудь понимаете в химии?
Судья:
— Нет. Я юрист.
— Господин эксперт, вы разбираетесь в законах?
Эксперт:
— Нет. Я химик.
Ваша честь, чего же вы хотите от бедного еврея? Что­бы я разбирался сразу и в том, и в другом?

Женщина, которая целыми днями торчит в маленькой лавочке, добывая пропитание для семьи, в то время как ее муж изучает Талмуд, просит своего ученого супруга посидеть часок в лавке: ей нужно приготовить субботний обед. Вернувшись в лавку, она видит: два казака беззастенчиво опустошают полки, а муж молча смотрит на них. Она выгоняет казаков и принимается бранить мужа:
— Ты, бездельник, почему ты хотя бы на них не крикнул?
— А чего тут кричать? – удивленно отвечает муж. – Вот если бы сюда вдруг пришли два раввина и занялись грабежом, у меня была бы причина кричать и возмущаться. А если грабят казаки, то это совершенно нормально!

Поперек улицы лежит бревно. Подъезжают на повозке два еврея и принимаются обсуждать, что тут можно сделать. Появляется еще одна повозка, на ней сидит плечистый крестьянин. Он соскакивает с повозки, хватает бревно и оттаскивает его в сторону.
Янкель, повернувшись к Шлойме, с презрением:
— Сила есть, ума не надо!

— Интересно, почему лошадей меньше, чем волов, хотя волов режут на мясо?
— Это же ясно: потому что лошадей воруют!
— Ага… Но почему там, куда уводят краденых лошадей, их все равно меньше, чем волов?
— Тоже понятно: там лошадей тоже воруют!

Еврей купил у цыгана хромую лошадь. Другие евреи стали смеяться над ним. Еврей объяснил:
— Лошадь вообще-то хромает не по-настоящему: ей гвоздь забили в копыто.
— Ты думаешь, – сказал другой еврей, – цыган так легко позволит еврею обвести его вокруг пальца? Лошадь точно хромает, а цыган наверняка забил гвоздь в копыто для того, чтобы ты поверил, будто она хромает не по-настоящему.
На что еврей, купивший лошадь, возразил:
— А ты думаешь, еврей так легко даст цыгану обвести его вокруг пальца? На всякий случай я заплатил ему фальшивыми деньгами.

Лондон, 1914 год. Группа евреев, переселенцев из Восточной Европы, взволнованно обсуждает, будет ли война. Один из них говорит:
— Вы будете смеяться, но я войны не боюсь. Всегда есть две возможности. Или войны не будет – тогда это хорошо. Или война будет. Тогда опять есть две возможности. Или воюют только континентальные страны – тогда это хорошо. Или в войне будут участвовать и другие страны. Тут опять есть две возможности. Или Англия не будет втянута в войну – тогда это хорошо. Или таки будет втянута. Тогда опять появляются две возможности. Или на фронт будут брать только добровольцев – тогда это хорошо. Или начнется принудительная мобилизация. Но тут снова две возможности. Или мне удастся где-нибудь отсидеться – тогда это хорошо. Или не удастся, и меня вытащат на комиссию. Тьфу. Но тогда возникают еще две возможности. Или меня признают негодным – тогда это хорошо. Или поставят под ружье. Тут снова две возможности. Или я останусь в Англии – тогда это хорошо. Или потащусь на передовую. Дело дрянь. Опять две возможности. Или я попаду в распоряжение Красного Креста – тогда это хорошо. Или придется взять винтовку и стрелять. Какие две возможности открываются тут? Или я стреляю в немца – тогда это хорошо. Или он стреляет в меня. Это очень скверно. Но тут опять же существуют две возможности. Или я буду ранен легко – тогда это хорошо. Или тяжело. Ой-ёй. Но и тут есть две возможности. Или я вылечусь – тогда это хорошо. Или умру… Ну а чего бояться покойнику?
Но где написано, что я обязательно умру?

— Рабби, я – осел. Что мне делать?
— Если ты сам это знаешь, то ты не осел!
— Вот как? Но почему все говорят, что я – осел?
— Если ты не знаешь, почему все это говорят, тогда ты таки осел.

Приехавший откуда-то издалека ученый-талмудист сделал в городской общине доклад. Слушатели смущены и раздражены изощренностью его умозаключений. После доклада один горожанин пригласил его на обед.
Гость сидит за столом и не ест свой суп.
— Почему ты не ешь? – спрашивает хозяин.
— У меня нет ложки, только вилка.
— Но ты должен согласиться, – говорят хозяин, пародируя доклад гостя, – что рыбу, которую вообще едят вилкой, можно есть и ложкой, которой едят суп. А почему тогда нельзя сказать обратное: что вилкой, которой едят рыбу, можно есть и суп?

— Почему человек никогда… не имеет того, чего хочет?
— Очень просто: если бы он хотел то, что имеет, он бы имел то, что хочет. А так как он никогда не хочет того, что имеет, так он никогда и не имеет того, чего хочет.

Во время коммунистической смуты в Венгрии, после Первой мировой войны, венгерский еврей обменялся с женой, которая находилась в Карлсбаде, следующими телеграммами:
Жена: «Он говорит оперировать оперировать».
Муж в ответ: «Он говорит оперировать оперировать».
Власти решили, что это обмен тайными посланиями, и заподозрили заговор. Еврея вызвали на допрос, и он все объяснил:
— Моя жена уехала в Карлсбад лечиться, она прошла обследование у специалист и прислала мне телеграмму: «Врач говорит, надо делать операцию. Как ты считаешь: делать?». Я ответил: «Если врач говорит, что надо делать, то делай».

Русский еврей, посетив еврейскую общину в Германии, удивился, какая маленькая у них синагога.
— Разве община у вас никогда не собирается вся вместе? – спросил он у шамеса.
Тот объяснил ему:
— Если бы вся община собиралась вместе, она бы тут никогда не уместилась. А так как вся община никогда не собирается вместе, она таки спокойной тут умещается.

Диалог двух приятелей:
— Ты осел!
— Наверное, я и вправду осел… Только вот какой вопрос: я осел, потому что я твой друг, или я твой друг потому, что я осел?

— Рабби, в Талмуде написано, что еврей не должен жить в таком городе, где нет врача. А у нас всего-навсего один жалкий фельдшер!
— Ты забываешь: нашего фельдшера люди считают врачом. Следовательно, мы имеем полное право жить здесь.
— Да это верно… Ну а он сам? Как он-то может здесь жить? Он ведь лучше всех знает, что он никакой не врач!
— Он тоже имеет на это право. Как люди опираются на свое мнение о нем, так и он, со своей стороны, может опираться на общее мнение относительно самого себя.

— Ребе, почему люди от вина становятся пьяными?
— Вот почему: в нашем теле с правой стороны находится добрая сила, с левой – злая сила. Когда живот наполняется вином, Добро и Зло перемешиваются; это и есть опьянение.
— Ребе, если достаточно, чтобы живот был полон жидкости, то почему тогда нельзя пить воду вместо вина?
— Дурак, ты когда-нибудь слышал, чтобы люди пьянели от воды?

В одном чисто еврейском местечке – иначе ведь там был бы хоть один гой! – ночной сторож Шлойме Гриншпан отстучал полночь. Потом он нашел уютный темный угол, прислонил к стене посох, погасил фонарь, поставил его рядом с собой на землю, и закрыв глаза, задремал. Вдруг что-то блеснуло, он увидел какую-то вспышку. Шлоймо снова закрыл глаза и стал размышлять:
— Должно быть, это был мой фонарь?
Нет, я же его погасил.
Тогда, наверное, это был фонарь на рыночной площади?
Нет, я их тоже все погасил в одиннадцать часов.
Может, это была луна?
Нет, сегодня новолуние.
Может, это была падающая звезда? (Нагнулся и пощупал рукой землю) Нет, идет дождь…
Пожар!!!

Раввин рассказывает:
— Однажды бедный дровосек нашел в лесу грудного младенца. Ребенок явно был голоден, но чем мог накормить его дровосек? Он обратился с молитвой к Богу, и случилось чудо: у дровосека появились груди, и он накормил дитя.
— Рабби, – возражает ему один юноша, – не нравится мне эта история. Зачем мужчине такая вещь, как женские груди? Бог всемогущ. Он мог бы положить рядом с младенцем кошелек с золотом, и дровосек нашел бы для ребенка кормилицу: это было бы куда лучше.
Раввин долго думает, потом говорит:
— Чушь, полная чушь! Зачем Богу тратить наличные, если он может обойтись бесплатным чудом?

— Распили-ка мне это бревно на три части! – приказал Янкель слуге-еврею и уехал. Слуга стал размышлять. Что хозяин имел в виду: три распила и четыре части? А может, подумал он, два распила и три части? Так он ломал голову, но ничего не придумал – и отправился к ребе.
Ребе тоже долго размышлял – и пришел к такому выводу:
— Он, конечно, имел в виду три распила и четыре части. Иначе бы он так и сказал: два. Конечно, можно возразить, что он мог иметь в виду один распил и две части. Но тогда он сказал бы еще определеннее: один. И в этом случае было бы ясно, что он имеет в виду один распил и две части. Меньше ведь просто быть не может. Так что ясно, он имел в виду такой вариант: три распила и четыре части.

Лапша на идише – «локшен».
— Янкель, почему локшен называют «локшен»?
— Это же очень просто. Они такие же длинные, как локшен, мягкие, как локшен, и выглядят, как локшен. Так почему бы локшен не называть «локшен»?

— Янкель, у меня для тебя есть каше (талмудическая задача, вопрос). Дается пруд. На берегу стоит такса такса и хочет перебраться на другой берег, но ни плыть, ни бежать кругом она не хочет. Как ей перебраться на другой берег?
— Хм, надо подумать… Нет, не знаю!
— Очень просто: она туда переплывет.
— Но она же не хочет плыть!
— Ну хочет, не хочет – придется!

Из письма мужа жене:
«Дорогая Ривка, будь добра, пришли мне твои домашние туфли! Конечно, я говорю про мои, а не про твои домашние туфли. Но если бы я написал «мои домашние туфли», ты бы прочла и подумала, что я пишу про твои домашние туфли. Если же я пишу «твои домашние туфли», ты так и прочтешь: «твои домашние туфли» – и пришлешь мне именно мои домашние туфли. Короче говоря, пришли мне твои домашние туфли.

— Йойне, как ты думаешь, почему у кучера борода бывает рыжей, светлой, седой, черной – но никогда не бывает зеленой?
Йойне:
— Над этим надо подумать!
Спустя некоторое время:
— Йойне, как ты думаешь, почему лошадь всегда запрягают к телеге хвостом, а не головой?
— Над этим надо поразмыслить!
На другой день Йойне прибегает со счастливой улыбкой.
— Я решил обе задачки разом! Если бы борода у кучера была зеленая, а лошадь запрягали к кучеру головой, то лошадь думал бы, что борода – это трава, и норовила бы ее съесть!

Как скачать?

Tags: анекдотыБиблияевреииудеираввинТалмуд